– Предложение принято единогласно, – подытожил сопровождающий и повел их в одно из множества прибрежных кафе.

Место и в самом деле оказалось приятным. Открытая «верхняя палуба» прибрежного ресторана не имела иной крыши, кроме густо переплетенных ветвей зеленого винограда. Солнце здесь не пекло, а воздух приобретал комфортную температуру без каких-либо инженерных придумок. Стен тоже не было, и, дегустируя очередной шедевр средиземноморской кухни, можно было наблюдать море на десятки километров вдаль.

Здесь, как и в старом городе, все дышало стариной. Даже столовые приборы были как минимум прошлого века. А если добавить, что на горизонте не было ни единого теплохода – только редкие паруса яхт, – то счастливому посетителю ресторана легко было представить себя жителем минувших столетий…

Петр наслаждался едой и покоем. Моше, поняв настроение друга-партнера, не пытался поддерживать беседу. А Деникин от удовольствия аж глаза время от времени прикрывал. Вырезка из пойманной ночью меч-рыбы была великолепна, как и все прочие блюда, подаваемые в заведении. Ветерок приятно овевал лицо, пригреваемое прорвавшимися сквозь виноградный заслон осколками солнечных лучей.

Эх, просидеть бы так всю жизнь! Впрочем, Петр отлично понимал, что счастье этой редкой минуты в основном и заключается в ее редкости.

Неожиданно на веранду вышел хозяин и включил телевизор, разом разрушив очарование момента.

– Зачем он так? – чуть не застонал Деникин.

– Новости, – кратко объяснил Моше. Деникин смирился. Новости в постоянно воюющей стране, которую можно из пушки прострелить насквозь, – дело святое.

Дикторша заговорила гортанно и непонятно. Моше начал переводить, но Лариса попросила переключить на английский новостной канал. Все равно все станции начинали рассказ о жизни мира с горячего Ближнего Востока.

Моше нашел европейский канал на английском языке. Видеоряд повествовал об очередной стрельбе в автономии. Все как всегда. Палестинские пацаны-подростки, поощряемые взрослыми идеологами, закидывают камнями (и, если удается подобраться поближе, бутылками с горючей смесью) израильских солдат. Те стреляют в них резиновыми, тоже отнюдь не безобидными, пулями.

И вдруг прошел сюжет, отбивший у Петра всякую охоту продолжать трапезу. Оператор показал, как во время ожесточенных столкновений израильтян с вооруженными палестинскими формированиями между противоборствующими сторонами оказался палестинец с сыном лет четырнадцати. Они были одни на открытой площади. Мужчина долго кричал, прикрывая собой ребенка и умоляя прекратить огонь, чтобы дать им выйти. Бьющая по нервам картинка никак не прекращалась: отец кричал, солдаты стреляли. Кончилось все ужасно: отец смог уйти с площади, но домой он унес бездыханное тело сына[1].

– Сволочи, – непонятно кого выругал Петр. Он легко представил на площади самого себя. И своего сына.

Моше сидел бледный и подавленный.

– Сегодняшние войны выигрывают не на улицах, а на телеэкранах, – наконец сказал он.

– Неужели ваши не могли прекратить стрельбу?

– Не знаю. Этот сюжет крутят постоянно. Наша комиссия разбирается. Но как на войне этого избежать? А войну начали не мы. И детей с камнями на улицы выводим не мы. Просто они не могут задавить нас силой, как в сорок восьмом или пятьдесят шестом. И пытаются перенести войну в телевизор. Ведь это очень зрелищно, когда в ребенка стреляют. Вызывает всеобщее сочувствие. Даже если он – с камнем.

– Не знаю, – покачал головой Петр, подавленный увиденным. – Все равно нужно что-то вам делать.

– Что? – вдруг вскочил из-за стола Моше. Его лицо пошло пятнами. – Что делать с этими ублюдками? Я был там, где расстреляли тех девочек. Автобус в крови, асфальт в крови. Этого сраного ублюдка поймали иорданцы. И – слава Богу. Потому что теперь он будет сам молить о смерти. А если б наши поймали, он был бы судим гуманным судом и долгие годы жрал бы нашу тюремную, вполне калорийную пищу.

– Успокойся, – попытался остановить его Петр. Лариса с тревогой смотрела на мужчин.

– Нет, ты мне скажи, что нам делать? Ты помнишь, у вас в Москве взорвали дома? Убили двести мирных людей. Что вы сделали? Вы послали карательную экспедицию и наказали плохую Чечню. А что нам делать? Мы живем в самом центре огромной Чечни. Эти ублюдки подстрекают за малые деньги чужих детей, а своих собственных отправляют в тыл – в Эмираты, Европу, Штаты. Денег у них до черта: прибыльнее терроризма занятия не бывает. А у нас тыла нет. И детей прятать некуда! Понимаешь?

– Понимаю, – сказал Деникин. – Успокойся. Ни ты, ни я эту проблему не решим. Ее никто не решит, пока ты будешь считать их ублюдками, а они будут мечтать утопить твоих детей в море.

Настроение было безнадежно испорчено. Расплатившись, все пошли к машине.

Некоторое время ехали молча. Потом Моше, как бы извиняясь за вспышку, попытался договорить:

– Ты пойми, когда русских мучают в Чечне или в Латвии там обижают, они в крайнем случае могут уехать в Россию. Россия большая. Поезд из конца в конец неделю едет. А у нас? Вы вон в Эйлат собрались – на противоположный конец страны, – доедете за четыре часа. С одной стороны – Ливан с палестинскими лагерями. С другой – Сирия со своей армией. С третьей – Иордания и Египет. Ну, здесь чуть спокойнее. Зато вокруг первого пояса – «друзья» типа Каддафи и Хусейна. Он, кстати, дивизии сейчас собирает, Иерусалим отбивать. Обещает пять миллионов под ружье поставить.

– У него ума хватит, – задумчиво произнес Петр.

– Пусть приходит, – вдруг мрачно улыбнулся Моше. – Мы ж – сибиряки. И его перезимуем! Но ты дай мне договорить. Все вышеназванные – по границам. А в середине – лауреат Нобелевской премии Мира Арафат. Ну и можно ли нам быть слабыми?

– Мишка, чего ты от меня хочешь? – улыбнулся Деникин. – Я тебе что – ООН?

– Просто я устал объяснять, что мы не злодеи, – сознался Моше. – С русскими-то проще, они знакомы с Чечней. А как европейцам втемяшить… А потом, ты зря думаешь, что я арабов ненавижу. У меня и друзья среди них есть.

– Ты говоришь точно как наши антисемиты, – засмеялся Деникин. – У каждого из них есть один знакомый хороший еврей.

Моше улыбнулся:

– А ты про бедуинов слышал?

– Кто же про них не слышал?

– Арабы. Тем не менее служат в нашей армии. На ответственных постах. И друзы те же. Те вообще отчаянные вояки. Среди друзов много высших офицеров. Дело не в том, еврей ты или нет. Дело в том, как ты относишься к стране, в которой живешь.

– Ладно, Миш, убедил. – Деникин положил руку ему на плечо. – Ты настоящий пионер и всех любишь. Но выбора-то у вас не много: либо плохой мир, либо хорошая война. Плохой мир по-любому лучше.