– Я не могу полагаться на удачу, – продолжал он, – не могу действовать без улик. У меня нет свидетелей против миссис Беннинг. – У вас против нее столько же всего, сколько против Алекса Нерриса. Однако он все еще в тюрьме.

– Он будет находиться под стражей двадцать четыре часа, – угрюмо ответил Брейк. – Это разрешено законом. Но с людьми подобными миссис Беннинг так поступать нельзя. Я вообще занялся Беннингом против своей воли. Он всю жизнь живет в нашем городе. Его отец в течение двадцати лет был директором высшей школы.

Брейк добавил извиняющимся тоном:

– Тем не менее, скажите, что у вас против него есть?

– Вы обратили внимание на девичью фамилию его жены в брачном свидетельстве? Элизабет Виановская. Та же, что в телеграмме. Она была любовницей Дюрано.

– Но это не доказательство по делу Синглентона, это даже нельзя назвать уликой. Что мне в этой истории непонятно – это ваше убеждение, что женщина может менять партнеров, как на этих идиотских танцах. В жизни так не бывает.

– Все зависит от женщин. Я знавал одну, которая вертела одновременно шестью мужчинами. Миссис Беннинг жонглировала тремя. У меня есть свидетель, который утверждает, что она была любовницей Синглентона в течение семи лет, временами приезжая к нему. Она вернулась к Беннингу, потому что нуждалась в помощи...

Брейк заговорил и его слова были похожи на москитов, от которых он старался поскорее отмахнуться.

– Не говорите мне больше об этом. Я должен обдумать это дело внимательно и не торопясь, иначе у меня будет полное завихрение мыслей.

– У вас или у Нерриса?

– И не давите на меня. Я веду это дело так, как считаю нужным. Если вы сможете привезти миссис Беннинг для дачи показаний – о кей, я ее выслушаю. Но гоняться за ней я не буду. И я ничего не могу сделать с доктором только потому, что его жена уехала погостить. Ей ведь никто этого не запрещал.

Пот ручьем стекал по его низкому покатому лбу, застревая в гуще бровей, как дождь в чаще листвы. Глаза его были холодны.

– Это ваш город, лейтенант.

Я высадил его у здания муниципалитета. Он не спросил меня, что я теперь собираюсь делать.

Уже наступал вечер, когда я ехал через Эройо-Бич к океанскому побережью. Пляж был усыпан телами, как поле после битвы. На горизонте небо и море сливались в голубую дымку, сквозь которую просвечивали выпуклости островов цвета индиго. А за всем этим спускался вниз костер раскаленного солнца.

Я свернул к югу. Машины двигались бампер к бамперу, крыло к крылу, как во время отступления. Скрюченные деревья отбрасывали вдоль кладбищенской стены длинные тени в стиле барокко. Тень от дома Дюрано занимала половину пространства до железной ограды. Я свернул на подъездную дорогу.

Ворота снова были заперты. В бетонный столб ворот под узорчатой надписью: «просим звонить садовнику» была вделана кнопка. Я позвонил три раза без видимого эффекта, вернулся к машине и стал ждать. Через некоторое время из дома вышла маленькая фигурка. Это была Уна. Она быстро шла по дороге и казалась особенно коренастой и приземистой рядом со стройными кокосовыми пальмами. Ее золотое пальто из ламы сверкало как кольчуга сквозь решетку ворот.

– Что вам здесь надо?

Я вышел из машины и подошел к ней. Она посмотрела на меня, потом оглянулась на дом, как будто ее с каждой стороны дергали за невидимые нити. Затем она повернулась ко мне спиной и пошла прочь.

– Мне нужно поговорить с Лео, – сказал я, стараясь перекрыть шум мотора.

Имя брата заставило ее вернуться к воротам.

– Я вас не понимаю.

– Лео Дюрано ваш брат?

– А что, если и так? Ведь, кажется, я вчера вас рассчитала. Сколько раз вас надо рассчитывать, чтобы вы оставили меня в покое?

– А с Максом Хэйсом случилось несчастье, потому что он тоже не оставлял вас в покое?

– А что случилось с Максом Хэйсом?

– Он погиб сегодня утром, был убит. Вы быстро меняете своих служащих, и все они одинаково кончают.

Выражение ее лица не поменялось, но усыпанные бриллиантами руки потянулись одна к другой и встретились в цепкой хватке.

– Хэйс был набит бредовыми идеями. Если кто-то его прикончил, то я тут ни при чем. И мой брат – тоже.

– Смешно, – сказал я, – но когда я увидел Хэйса в морге, то сразу подумал о вас и Лео. Он мастак на такие дела!

Ее руки разжались и подлетели к горлу, как сверкающие рачки.

– Вы видели Бесс Виановскую?

– Немного поболтали с ней.

– Где она?

Уна говорила так, будто у нее болело горло.

– Снова улизнула, – ответил я. – Вы могли бы, пожалуй, открыть ворота. Здесь мы разговаривать не можем.

– Пожалуй, могла бы.

Она сунула руку в широкий квадратный карман пальто. Я держал палец на спуске пистолета. Но она вытащила всего лишь ключ и отперла замок. Я снял цепь и распахнул ворота.

Уна вцепилась мне в руку.

– Что произошло с Максом? Его зарезали как Люси?

– Нет, поджарили как Жанну Д'Арк.

– Когда?

– Сегодня на рассвете. Мы нашли его в разбитой машине. Машина принадлежала Чарльзу Синглентону, и на Хэйсе была одежда Синглентона. – Чья одежда?

Ее пальцы впились в мою руку. Такой близкий контакт с ней был неприятным и странным. Мне казалось, что я зацепился рукой за колючий кустарник. Я стряхнул ее руку.

– Вы знаете его, Уна, золотого мальчика, за которым бегала Бесс. Кто-то оглушил Хэйса, обрядил его в одежду Синглентона и разыграл дело таким образом, будто этим утром был убит Синглентон. Но ведь вам хорошо это известно, не так ли?

– Если вы думаете, что это сделал Лео, то вы сошли с ума!

– Я удивлен, что в вашей семье все еще пользуются этими словами.

Ее взгляд, неотрывно прикованный ко мне, метнулся в сторону. Опустив голову, она сказала:

– Сегодня утром Лео был дома в постели. Я могу это доказать с помощью его сиделки. Лео очень больной человек.

– Паранойя? – спросил я.

Вымученное спокойствие слетело с нее как маска.

– Проклятые больничные костоломы! Они обещали мне хранить профессиональную тайну. Ну, я им покажу профессиональную тайну, когда они в следующий раз пришлют мне счет!

– Не вините клинику. Я достаточно насмотрелся на судах, чтобы распознать симптомы паранойи.

– Вы никогда не видели моего брата.

Я не ответил на ее невысказанный вопрос.