Кобыл.

Жеребят.

Краткая записка, что кровь, верно, вырождается, ибо искомая масть появляется на свет все реже и от кобыл старых, привезенных еще со степи, тогда как рожденные в конюшнях приплод дают слабый, порой вовсе нежизнеспособный.

…дополнение к договору.

Отчет о возвращении авансовых платежей за невозможностью выполнить договоренность.

И еще один, о вспышке сапа. Поручение на закупку новых лошадей донской породы. Копия договора о поставку коней в армию. Записка о строительстве новых конюшен. Найм людей.

И вновь лошади.

Их покупали сперва десятками, а после и сотнями голов, чтобы после перепродать уже тысячи.

— Лошади вырождались… — Василиса перевернула последний лист, в котором шел перечень кличек, подлежащих продаже «за малую деньгу». — Те самые, ради которых все затевалось.

Она потерла ноющую голову.

А Марья кивнула.

— Вырождались. Но свое дело сделали. Наш прадед сумел поправить положение дел. Он возродил Радковских-Кевич, если не сказать больше…

…а еще сумел вовремя понять, что срок его удачи выходит, и повернуть все таким образом, чтобы не было ущерба семейному делу.

— А потом случилась война, — Марья сложила документы в папку. — Которая изменила все… и миру стало не до лошадей, пусть даже золотых.

Василиса кивнула и, вытащив снимок с двумя девочками, спросила:

— Как думаешь, она… знает правду?

— Понятия не имею. Но ведь никто не мешает спросить.

Амулет лежал на зеленом сукне бильярдного стола. Стол, к слову, был преотменным, пусть сукно местами выцвело, а местами обзавелось нехорошего вида пятнами. Кроме собственно стола в бильярдной осталась пара кресел, длинная узкая софа, киевница и подставка для шаров, правда, пустая. Имелся здесь и старый шкаф, ручки которого вяло поблескивали медью.

— Дрянь редкостная, — сказал некромант, подхватив цепочку обломком кия.

— Это ты про кого? — Вещерский устроился в кресле и ногу за ногу закинул. Взгляд его блуждал по опустевшей комнате, а сам он казался донельзя задумчивым.

Но ответа он не получил.

Некромант, поднеся амулет к носу, понюхал его и скривился.

— На крови делан.

Черная плесень теперь гляделась еще более черной, да и не покидало явное ощущение, что прикасаться к ней, что вовсе приближаться — дурная затея.

— Положи, — попросил Демьян.

Ладислав кивнул, показывая, что просьба была услышана. Но вот расставаться с амулетом он не спешил, пусть и отодвинул, но разглядывал, поворачивая то в одну, то в другую сторону.

— Насчет заклятья ты прав, поставлено, — заметил Вещерский. — Только не понятно, как уживается… я подал запрос по той экспедиции.

— И что?

— И ничего… батюшка звонить изволил, пытался выяснить, зачем оно мне. А как выяснил, ругался… в жизни не слышал, чтобы батюшка изъяснялся столь… вычурно. Но обещал поспособствовать, да…

— И когда?

— Завтра курьер прибудет.

Наверное, тогда что-то да изменится.

— Полагаете, ей нарочно всучили?

— Никанор Бальтазарович утверждает, что купчиха эта вовсе даже и не больна, что здоровее многих будет, что, если и есть в ней какая зараза, то такого свойства, которое ему не доступно. А я весьма даже сомневаюсь, что ему что-то недоступно. А вы ничего не увидели?

— Боюсь, что нет.

— Что ж… — Ладислав все-таки положил амулет на сукно. Это значит, что, либо она здорова, либо мы все что-то да упускаем…

— Она говорила вполне искренне.

— И вполне искренне могла верить в болезнь, — согласился Вещерский. — Помнится, моя разлюбезная тетушка, Агриппина Евстратьевна, вполне искренне верила, что неизлечимо больна, причем неизвестною науке заразой. И даже личный целитель Его императорского Величества оказался неспособен ее переубедить. Целителя она обозвала неучем, а сама занялась исследованием. И дневник завела… так и ведет с тех пор, уже двадцать третий год кряду. Записывает симптомы. Тело свое вот науке завещала. Правда, эта наука не скоро дождется, но ведь главное — намерения-с.

Ладислав хмыкнул.

— Хотя, конечно… с женщиной, убежденной, что осталось ей немного… да и не только с женщиной, любой человек слабеет во время болезни, — Вещерский вытащил портсигар и, раскрыв его, уставился на ряд тонких изящного вида сигарет. После закрыл и убрал. — Марье обещался бросить… так вот, любой слабеет духом. И тогда-то управиться с ним легче.

— Думаете, с ней желают управиться?

— Почему нет? Мои люди пытаются найти этого вот таинственного любовника, но пока безуспешно.

— Может, — Ладислав обещаний никому не давал, а потому закурил спокойно, с явным наслаждением. — Его вовсе не существует?

— Не знаю, как любовник, но динамит она точно приобретала. Через своего, заметьте, компаньона, который являлся отцом совершенно нелюбезному типу Аполлону Иннокентьевичу… — Вещерский дернул носом и мрачно произнес. — Издеваешься?

— Что ты, как можно… просто и вправду, пить нельзя, так хоть это…

— Когда он умер? — Демьян не курил, и запах дыма был ему безразличен.

— В том и дело, что не так давно. Аккурат после возвращения единственного сына и наследника из Австрии, где тот проживал…

— …и, похоже, сполна проникся тамошним духом, — поддержал Ладислав.

— И связи нужные заимел… к слову, он весьма тесно приятельствовал с неким Потоцким, который учился на медикуса и по возвращении пытался открыть собственную аптеку. Однако что-то да не заладилось.

— И где он? — поинтересовался Демьян.

— А вот это пытаются выяснить. Думаю, что стоит наведаться в гости к Аполлону Иннокентьевичу. Мои люди за ним приглядывают, но… личные визиты порой многое дают.

— Не спугнут?

— Что ты… они издали, осторожненько, — Вещерский помахал рукой перед носом и с удивлением произнес: — А и вправду воняет. Шел бы ты, друг мой, курить в сад.

— В саду, думаешь, меньше вонять будет?

— Мне — да, а сверчкам, полагаю, все едино… а мы пока побеседуем, — и взгляд его, направленный на Демьяна, был до крайности многообещающим. Вот только взгляд этот Демьян выдержал с легкостью. И даже не покраснел.

Кажется.

Смутился, не без того.

А Вещерский знай себе, усмехается.

— Верно, понимаете, что беседа у нас с вами предстоит приватная, в которой свидетели, сколь бы близкими друзьями они ни были, лишнее…

Демьян поклонился.