Повела головой, медленно, как глубоководная рыба, даже жабры шевельнулись за ушами: какая-то часть, сверхчеловечья, вспомнила, видно, как была кистеперой рыбой, большой кистеперой рыбой, которая, как сказал бы поэт, вела малых рыб к водопою (ведь они перемещались по суше в поисках жизни на твердых своих плавниках костистых).

За балконом и дальше бушевал город, а сейчас — бушуют город и море… Воспоминание о море, которое виделось в городе, где моря нет — пришедшее в городе, где есть море. Дежавю в кубе.

— Ещё не всё, — сказал незнакомый голос в трубке, и показалось опять, что трубка похожа на рапан, на два рапана, соединенные перемычкой — в один говоришь, в другой слушаешь. — Там, на песке, представь себе следы…

Семизначные следы засуетились, и отметки метёлок тех кистеперых, тут была и птичья хвоя, растопыренная в четыре стороны, и звериные копытца, и вдруг сгладилось — может быть, набежала волна, может быть, так. И тут я увидела тоже, о чем толковал отсутствующий: правый след был маленький, круглый, детский, а левый — взрослый, развившийся, с уже начавшим костенеть большим пальцем, след от огрубелой подошвы и вдавленной пятки. Они располагались рядом, следы — становилось понятно, здесь стоял человек, он слушал и глядел море, и детской ноге песок прибрежный горячее казался, и жестче, и мягче, чем взрослой. Человека не видела, оставались следы. Мне прозвучал о них телефонный голос, и море схлынуло, оставив по себе легкое воспоминание и запах водоросли, запутавшейся в медузе, которая сохнет неподалеку от слепка детской ножки.

Но лицо, которое вспоминается время от времени…

Лицо бойца из гарнизона под Моздоком. Меня туда занесло, когда работала в еженедельной общественно-политической газете.

Лоб с ярко выраженными надбровными дугами. Скулы. Подбородок. Глаза — карие, с прищуром. Пятнистая униформа, в кармане рация, за плечами автомат. И я, журналисточка, прибывшая со «Стрелками», смотрела на него во все глаза.

Саша — его Александром звали — лыбился:

— Романтики захотелось? Что ж, прибыла по адресу. Выстрелы здесь слыхать…

— Ну, как здесь вообще? — я независимо оглядываю солнечный пустырь.

— Как? Нормально. Как вот тебя родители отпустили? — Саша пожимает плечами. — Конечно, у нас тут… Молодые гуляют. До десяти. Здесь, так сказать, необъявленный комендантский час. Детишки…

Да, вокруг спокойно. Территория укреплённого пункта обнесена окопами, на крышах корпусов дежурят бойцы. На колючей проволоке рядом с консервными банками носки и тельники: сушатся. Золотая осень, листопад.

— В Москве-то как? Снег, поди, выпал?..

Спрашивая, он радушно знакомил девчонку с местными достопримечательностями.

— Тут у нас радоновый источник… Раньше сады возделывались. Виноград, алыча. Теперь яблоки-груши. Но всё дикоростом… Гляди, «сушки» полетели…

В выцветшем степном небе, стремительно удаляясь, гудят два самолёта.

— Грозный бомбить. Минут через сорок назад двинут…

Я, наверное, округлила глаза. На лбу у меня наверняка читалось: «Пугает, что ли? В заблуждение вводит? Или вправду?» Экскурсантка.

— Девушка, можно с вами сфотографироваться? — отлавливают бойцы отлежавшую за ночь бока на солдатской кровати «стрелку». — А когда вы нам концерт дадите?

— Раньше здесь был оздоровительный ПТУшный лагерь, — продолжает экскурсию по базе Саша.

Мы дефилировали по пыльному грунту между зданием столовой и остовами старой битой техники.

— Когда приехали, здесь было так же — одно разорение… Окна — и то сами полиэтиленом затягивали.

— Из каких соображений сюда можно отправиться? Жить надоело? — я пытаюсь быть взрослой.

Он немного кокетничает.

— Не из-за денег же, — говорит. — Хотя командировочные-то нам заплатили за два месяца. Однообразие надоело, вот что. Суета московская… К тому же, говорят, указ вышел — день за три зачислять. Только вот ехал я сюда не за тем, чтоб в пыли околачиваться. Думал, на передовую пошлют…

Наверняка у него была какая-нибудь история с девушкой. С Лариской какой-нибудь. Как у того курчанина. Или действительно воевать ехал?

— И что, вам платят? Или военная тайна?

Ох уж московские корреспонденточки, третьекурсницы журфаков и прочих гуманитарных факультетов. Самой тягостно вспоминать.

— Нет, не тайна. — степенен Саша. — Деньги выплачивают. Всё в норме. Хотя новгородцам, кировским — им по штуке дали и все. Сказали, остальное потом.

— Но народ-то вроде не унывает.

— Эх, да кто ж тебе правду расскажет… — решил пошутить.

— То есть?

— Да нет, расслабься, всё нормально. Только активного дела хочется. Без него и закиснуть можно. Вот ижевские пошли в Затеречный район. Работают ребята. А нам каждый день обещают. Канифолимся.

— Слыхал, сегодня одного нашего взяли. Выпил, что-то с местным не поделил.

— А, слышал. Под трибунал теперь…

— В Моздок я больше не ездок.

— Да, Пушкин сказал. Говорят, ехал через эти места. У него тут карета утонула…

— Как время свободное проводите? — не унимаюсь.

— Спим. Или окоп копаем… — подмигивают.

И я потупляю взгляд. Стыдно. За дежурные расспросы, словно на променад приехала. За то, что «романтики захотела». Столичная девочка в тылу войны. Туристка. Ну так что ж.

От бойца к бойцу шныряет лопоухая собачонка.

— Хаттаб, ко мне!

Дворняга кинулась к бойцу, виляя хвостом. Я продолжаю расспросы, понимая, что ничего другого, в общем-то, не остается.

— Как местные к вам относятся?

— Законопослушные — хорошо. В городе сейчас спокойней стало. Знаешь неофициальную версию, почему по городу круглые сутки патрули? Только ты диктофон достань, выключи.

Он и так выключен, в кармане лежит. Но бойцы всё время подозревают, что я здесь с какой-то шпионской миссией. Им спокойней, когда машинка лежит на виду, на ладони. И чтоб лампочка красная не светилась.

— Ну?

— Хоть чем-то занять банду из трехсот головорезов из Курска, Воркуты, Москвы. Шутка. А вообще сейчас можно хоть заполночь из конца в конец с патрулями добраться без приключений. А в конце улицы Кирова нам девчонки, чешки, по ночам кофе выносят…

— Чешки?

— Ну, чеченки, в смысле. А ночи тут знаешь, какие? Впору стихи писать…

Под небом Моздока,

Широким и звездным,

Где время жестоко

Под боком у Грозного…

Сашка, молодой поэт с автоматом, вперил взгляд в небосвод и задумался. Я с интересом ожидала продолжения. Продолжения не состоялось.

— Потом допишу…