Как только я захожу домой, звонит телефон. В квартире тихо, мебели все еще маловато, и из-за этого телефонный звонок обрастает эхом и, как мячик для пинг-понга, перелетает из одной комнаты в другую.

– Светочку можно? – спрашивает бойкий женский голос.

– Секунду. – Я замираю, прислушиваясь к жизни квартиры. Тихо. Слишком тихо.

– Света! – кричу я.

Ответа нет.

– Она вышла.

– Попросите ее перезвонить Жанне.

Я подхожу к окну. Бульвар Леси Украинки забит транспортом. Хороший стеклопакет спасает меня от саундтрека этой никчемной шумной городской жизни. Хочется тишины, и вот она – здесь. На тринадцатом этаже. В самом центре города, в Царском Селе.

Киев. Декабрь 2015 года.

– Он с ума сошел! – вырывается у меня.

Сидящий напротив генерал Филин кивает в знак согласия.

– Как можно награждать заключенных ценными призами?! Что они будут с этими призами делать? Или мы обязаны будем их хранить до окончания срока? А главный приз вообще! Нас же просто засмеют!

– Главный приз сразу отметаем, – говорю я. – Нельзя амнистию связывать со знанием украинского языка! Ладно. Может, дипломы?

– Но он же не хочет просто дипломы! Две страницы описания призов и ценных подарков. К тому же некоторые предложения иначе как вмешательством в тюремные правила не назовешь. Чего стоит только предложение переводить обучающихся в украиноязычные камеры!

– Это как раз можно, – машу я рукой. – Знаешь, пройдись еще раз по его предложениям. Вычеркни то, что никак не подходит, а то, что можно обсуждать, оставь. Встретимся потом втроем и все решим.

Генерал Филин покачивает головой, и по выражению его лица не совсем понятно, что он думает. Но ему пора идти. У меня еще множество дел. И самое важное – запоздалый доклад Светлова о «ватиканском» чуде в Украине.

Я бросаю взгляд на часы. Светлов, должно быть, уже подъезжает сюда, на Банковую. И пока он подъезжает, я должен выпить какой-то успокаивающий отвар из трав, прописанный мне доктором во время последнего медосмотра. Ему не понравилось, как стучит мое сердце. «Вы слишком много работаете. Ваше сердце слишком частит». Во-первых, это не мое сердце. А во-вторых, не так уж и много я работаю! За страну я много переживаю – это правда. А работаю я столько, сколько могу и сколько мне Коля Львович запланирует. И мне кажется, что на самом деле он меня бережет. Слишком бережет, перебирая на себя многие мои встречи и функции.

Светлов появляется в кабинете ровно в четыре. Глазки бегают. Худые щеки так выбриты, что кажется, он несколько дней не ел. Короче, выбриты они до особой голубизны. В руках – кожаная папочка.

– Дело серьезное, – говорит он, сосредоточенно глядя на мой стакан с горячим отваром трав.

– Коньячка?

Он кивает.

Да и самому после горького отвара хочется чего-нибудь вкусом поприятнее.

– Я нашел это чудо, – Светлов вытаскивает из кожаной папки сложенную бумагу. Разворачивает. Оказывается, это карта. – Вот здесь, – он придавливает указательным пальцем правой руки красный круг, обводящий едва заметную точку мелкого населенного пункта, – Западная Украина. Тернопольская область. Теребовлянский район. Летней ночью с неба спустились ангелы, осветили небесным сиянием давно непаханый огород бабки Орыси Степанидовны Лукив, у которой дети и муж погибли после войны, когда воевали с НКВД. У нее самой давно отнялись обе руки. Кормит ее младшая сестра, живущая по соседству. Так вот эти ангелы вспахали и засадили ее огород неизвестным сортом картофеля. Картошка по весу и размеру перегнала все местные сорта. Такое вот чудо. У меня лежит одна в машине.

– Что лежит?

– Одна картофелина. Хотите посмотреть?

– Картофельное чудо?! – вздыхаю я. – Ладно, посмотрим!

Он звонит по мобильному своему шоферу. Через пару минут я уже держу в руках круглый размером с футбольный мяч корнеплод. В голове – засуха мысли.

– Я уже отдал две другие картофелины на анализ. Она их теперь по пятьдесят гривень за штуку продает!.. Кстати, сама она уже перешла в римское католичество, и соседи за ней туда же. Ватикан прислал польских рабочих, которые уже и фундамент будущего костела возвели.

– Давай копай эту картошку дальше! Таких же чудес не бывает!

– Докопаюсь! – обещает Светлов, и его маленькие глазки сверкают. – Кстати, хотел вам сообщить, что Казимир заболел.

– Чем?

– Диагноз поставить не могут, но симптомы тревожные. Больше двух часов не может держать глаза открытыми. Начинают опухать, и это сопровождается сильной головной болью.

Я задумчиво киваю. Щелкаю выключателем настольной лампы. Ее свет падает на стол правильным конусом. Не дрожит, не мигает.

– Думаешь, выздоровеет? – спрашиваю.

– Трудно сказать, я же не врач. Собирается лететь в Швейцарию, в дорогую клинику.

– Мне Швейцария не помогла, – вздыхаю я грустно, вспоминая Лейкербад и Цюрих одиннадцатилетней давности.

– Может, и ему не поможет, – так же грустно вторит мне генерал Светлов.

Светлов поднимается с кресла. Протягивает руки к картофелине-мячу, лежащей на раскрытой карте.

– Оставь, – прошу я его. – Картошку оставь, а карту возьми!

Он не задает лишних вопросов. Аккуратно сворачивает карту, чтобы земля, осыпавшаяся с картошки, не упала на стол.

Когда он уходит, я отдаю картофелину помощнику. Приказываю отвезти на Десятинную, чтобы мой повар сегодня нажарил этой католической картошки нам с Майей. Посмотрим, что бывает с теми, кто наедается «чуда»!

Киев. 9 мая 1985 года.

После ночной грозы в небе светит яркое солнце. Очень кстати позвонил отец Василий. Позвал с собой к Давиду Исааковичу.

«Ну и слава богу, – подумал я. – Как раз последний майский праздник. Можно под рюмочку, наконец, исполнить то, что обещал несколько дней назад Мириной маме, Ларисе Вадимовне».

И вот фуникулер сползает по Владимирской горке. Отец Василий одет «по-граждански», только его густая и широкая борода да довольно длинные волосы намекают на то, что он – лицо духовное. Я тоже сегодня налегке – даже ветровку оставил дома. Народ рядом уже веселый, в подпитии. А ведь только полдень.

Пешеходный мост подрагивает под ногами. Теперь на мосту людно. Все идут на остров, идут с кульками, в которых позвякивают бутылки и шуршат свертки с салом и колбасой. Оттаявший остров снова привлекает любителей пикников. И мы с отцом Василием ничем от них не отличаемся.

Непривычно мне видеть на берегу Днепра возле того самого места, где я чуть не погиб, где после этого мы уже вместе со стариком и батюшкой, да и с остальными, более редкими гостями, моржевали, сразу несколько веселящихся компаний. Один толстяк, уже, видимо, хорошо согревшийся изнутри, стоит по пояс в воде и шлепает себя мокрыми ладонями по животу.