Из-под покрывала, которым была накрыта клетка, послышалось что-то вроде тихого рычания.

Он улыбнулся. Слава Богу, клетка снова не пуста. Пустота невыносима. Она еще хуже беспорядка. Он всегда радовался, как ребенок, когда ему удавалось в очередной раз заселить клетку. Обычно все продолжалось недолго. Но на этот раз он решил растянуть удовольствие дня на два. А может, даже больше. Тут уж как повезет — заранее предсказать абсолютно невозможно.

Одних хватает часов на восемь, другие не протягивают и часа. Причем физические данные не имеют никакого значения. Предмет может быть тощ и жилист с виду, но чрезвычайно живуч. А крепкое с виду существо загибается после первого же сеанса.

— Рычишь? — спросил он с улыбкой. — Ну, рычи, рычи. Я люблю, когда рычат. Хуже, когда молчат.

Рычание тотчас же стихло. Он понял, что допустил ошибку, и досадливо поморщился.

— Вообще-то, тишину я тоже люблю, — попробовал он исправить ситуацию. — Я наслаждаюсь тишиной, а посторонние звуки меня раздражают. Слышишь?

Ответа не последовало. Он понял, что врал слишком неубедительно, и снова поморщился. «Ну ничего, — сказал он себе. — Ничего, пусть помолчит». А вслух произнес, стараясь, чтобы голос звучал мягко и доброжелательно:

— Ну, ладно, помолчи. Набирайся сил. Они тебе скоро понадобятся. Впереди у нас много работы, очень много. Если что-нибудь понадобится, дай знать. Я рядом. Знаешь песню?

Дай мне этот день,

Дай мне эту ночь,

Дай мне хоть один шанс, ты не уснешь,

Пока я рядом…

Он пропел это очень тихо и с чувством. Потом еще немного постоял в дверях — уходить страшно не хотелось. Однако всему свое время. Сейчас нужно заняться приготовлениями. Он сделал над собой усилие и вышел из спальни.

На кухне он для начала сварил себе крепкого кофе. После обеда его всегда клонило в сон, но спать было нельзя. Слишком много работы, слишком много.

Он выпил две чашки крепкого, сладкого кофе. Потом выкурил сигарету. Вообще-то, он не курил, но перед работой всегда выкуривал одну хорошую сигарету. Это было похоже на ритуал, а он с детства уважал ритуалы.

Дымя сигаретой, он посмотрел в окно. Погода за окном стояла тихая, безветренная, на небе — ни облачка. Глядя в окно, он вспомнил, как лет двадцать назад сидел вот также в грязном сарае и смотрел в маленькое окошко. Сидел, как загнанный зверек. По лицу его текли слезы, а он тер их рукой, растирал по опухшему лицу.

Вдруг за спиной у него скрипнула дверь. Он вздрогнул и притих, побоялся даже оглядываться. Кто-то тихо подошел к нему сзади (он слышал, как скрипнули доски под ногой незваного гостя).

— Эй! — окликнул его тихий голос. — Эй, ты живой?

— Живой, — ответил он, потому что боялся не ответить, и тут же съежился, ожидая удара. Никогда не знаешь, что лучше, — ответить или промолчать. Ударить могут и за то, и за другое.

Однако на этот раз удара не последовало. Последовал вопрос.

— Чего ты здесь сидишь?

Теперь он узнал голос спрашивающего. Это был Виктор, самый сильный мальчик в отряде. Добродушного Виктора можно было не бояться.

И тем не менее, прежде чем ответить, он на всякий случай вжал голову в плечи. Голос его прозвучал тонко и слабо:

— Просто так.

— Чего просто так?

— Просто так сижу.

Виктор помолчал, потом сплюнул себе под ноги и небрежно поинтересовался:

— Плохо тебе здесь, да?

— Почему? Хорошо.

— Чего ж хорошего, когда тебя каждый день лупцуют?

— Я привык, — тихо и безропотно ответил он.

— Привык? Да разве ж к такому можно привыкнуть?

— Не знаю. Я привык.

Виктор снова помолчал, что-то обдумывая.

— Знаешь что, — снова заговорил он, — ты не должен себя так вести. У тебя всегда такой вид… такой, что не хочешь ударить — а ударишь. Почему ты всегда смотришь в землю?

— Не знаю.

— Смотреть надо прямо и ходить прямо, а не так, как ты. Знаешь, как ты ходишь?

Он качнул головой и тихо ответил:

— Нет.

— Как крыса! — сказал Виктор. — Вот, посмотри!

Он обернулся и с испугом посмотрел на Виктора, все еще ожидая побоев. Виктор скрючился, ссутулился, опустив руки почти до земли, и нелепо заковылял по сараю, все время испуганно оглядываясь назад.

— Видишь? Вот так ты и ходишь.

Виктор улыбнулся ему, и он улыбнулся Виктору в ответ.

— Ого! А ты, оказывается, и улыбаться умеешь!

Он тут же стер улыбку с губ и испуганно проговорил:

— Я не хотел.

— Да ладно тебе, не бойся. Просто я никогда раньше не видел, как ты улыбаешься. У тебя все время такое кислое лицо. — Виктор помолчал, с брезгливым интересом разглядывая своего собеседника, так обычно дети разглядывают какое-нибудь странное насекомое, нестрашное, но противное.

Пауза затянулась. Глядя на Виктора, он снова почувствовал страх. После таких пауз всегда следовало что-нибудь страшное, какое-нибудь особо изощренное издевательство.

— Ладно, не парься, — сказал, наконец, Виктор. — Я вижу, ты пацан хороший. Не знаю, за что тебя остальные не любят. Может, ты сделал им какую-нибудь гадость?

Он покачал головой и слабо проговорил:

— Нет, не делал.

— Тогда за что?

— Я не знаю.

Виктор подумал и сказал:

— Наверно, ты просто не умеешь себя поставить. Такое бывает. Как себя сразу поставишь, так к тебе потом и будут относиться.

«А ведь действительно, — подумал он. — Виктор прав. Мне нужно было в самом начале с кем-нибудь подраться. Пусть даже меня бы побили, это не имеет значения. Надо было показать, что я пацан, что я могу за себя постоять. Если бы показал, меня бы сразу зауважали. И стали бы издеваться над кем-нибудь другим. А меня бы оставили в покое».

— Слушай, — снова заговорил Виктор, — а хочешь я тебе помогу?

Он не поверил своим ушам. Сам Виктор предложил ему помощь! Все-таки есть на свете хорошие люди. А Виктор понравился ему с самого начала. Да-да, понравился. Виктор один над ним не издевался. Не дразнил, не бил, не пытался унизить. Виктор просто не замечал его существования, как слон не замечает существования какого-нибудь крота.

— Ну? Чего ты молчишь? Так хочешь или нет?

— Я… Конечно, хочу.

— Молодец. Знаешь, как я сделаю?

— Как?

— Я скажу всем, что ты мой друг, и они от тебя отстанут. Как тебе такая идея? Согласен?

— Я?