– А почему череп…

Он не смог больше выдавить из себя ни единого звука.

– Но он не с Шетландских островов. А я не из Эфиопии, – на лице Бронсона Форда застыло мечтательное, маниакальное выражение: улыбка престарелого садиста, заключенного в теле ребенка. – Они просто сбросили костюм в старой мокрой пещере, перед тем как вернуться во тьму.

– Еще одна чертова подделка, – сказал Дон. Его замутило, и он прикрыл рот рукой.

Казалось, все спиртное, выпитое им во время плавания по Юкону, по пути сюда и здесь, в поместье, потребовало выхода наружу. После того как желудок успокоился, он повторил:

– Чертова подделка, – в надежде, что от этих слов он почувствует себя лучше. – Так откуда ты на самом деле?

– Из России. Там есть одна равнина, а на ней гора. Самое холодное место на всем гребаном свете.

– Без балды?

Бронсон Форд закатал рукав, продемонстрировав классические часы из нержавеющей стали. А также лиловатый шрам, начинавшийся на запястье и поднимавшийся вдоль локтевой кости до самого локтя – бороздку застегнутой «молнии».

– Ой-ой, мне же давно пора в кроватку, – мальчик отсалютовал Дону тремя пальцами и удалился, выскользнув в кроваво-красную дверь и оставив Дона наедине с ужасными экспонатами галереи.

Не экспонатами, черт возьми. Вздорными подделками. Он выдержал всего несколько секунд, а потом снова подступила тошнота, и он поспешил ретироваться. По ту сторону двери его поджидали Бим и Бом. Они стояли к нему спиной, один смотрел на север, другой на юг. Мистер Дарт сжимал в кулаке мешок. Мистер Бом держал наготове шприц.

Дон в немом ужасе крутанул руками, пытаясь удержать равновесие, и в самый последний момент ему удалось остановиться, отпрянуть и снова закрыть дверь. За эту долю мгновения он успел заметить поднимающегося по лестнице Коннора Волвертона с трубкой во рту, жестом приветствующего агентов. Дон запер дверь, и тут его желудок окончательно взбунтовался. Дона вырвало на ковер. С судорожно бьющимся сердцем, жадно втягивая воздух, он замер в ожидании грохота кулаков по деревянной обшивке – сигнала, что его преследователи обнаружили добычу. Но сигнала не последовало. В галерее по-прежнему стояла гробовая тишина.

Чтобы восстановить самообладание, Дон попытался подбодрить себя взвешенными и рациональными доводами. Сама идея, что эта парочка планирует его похищение, была нелепой: конечно же, он просто все неправильно понял. Невозможно было поверить, что его скромная персона могла подтолкнуть к такому поступку кого бы то ни было, да еще и посреди поместья, полного гостей. Угу, как же – мешок, шприц и два подозрительных типа, которые не так давно развлекались угрозами в твой адрес. Лучше бы тебе выскользнуть с черного хода, дружок.

Его мысли переключились на Мишель. О нет! Что, если они охотятся и за ней? Наверняка из галереи есть и другой выход. Освещение в галерее слегка изменилось, он резко обернулся и увидел, что кто-то направляется к нему по проходу между витринами. Этот кто-то двигался с пугающей скоростью, низко пригнувшись, но все более распрямляясь по мере приближения. Словно открываясь…

– Думаю, тебе стоит пойти со мной, – сказал Бронсон Форд.

По крайней мере он говорил голосом Бронсона Форда. Голосом, балансировавшим на грани демонического смеха. Непомерно высокая фигура нависла над Доном. Он закричал, но спустя мгновение крик затих. Фигура протянула к Дону костлявые длинные руки. Последнее, что Дон ощутил, теряя сознание, – это запах собственной рвоты.

Дон медленно шел по коридору, и тот факт, что он понятия не имел, как сюда попал, был мучителен, как разрыв киноленты.

Он припоминал сюрреалистический разговор с Бронсоном Фордом то ли об искусстве, то ли об антропологии, а до этого какой-то нереальный диалог с двумя сотрудниками спецслужб, которые пытались убедить его в том, что его дед был суперзлодеем, Мишель – двойным агентом, высадка на Луну – фальсификацией, а половина аристократов Олимпии отправляла черную мессу, и не только. Дон испытал внезапный приступ головокружения и дезориентации, ему показалось, что он блуждает по этим мрачным залам уже целую вечность, и его сознание на несколько секунд отключилось. В памяти всплыли обрывки фраз, шуршание ткани, чувство удушья, а затем все эти обрывочные воспоминания поглотил туман амнезии.

Гости уже разошлись отдыхать, и огни в доме были приглушены. Он на ощупь дотащился до отведенных им комнат, молясь, чтобы Мишель ждала его там. Внутри было темно, и только из гостиной сочился свет. Мишель свернулась на диване возле напольной лампы с огромным плетеным абажуром, очень похожей на ту, что стояла в их доме в Сан-Франциско, – они купили ее на гонконгском базаре почти десять лет назад, в конце своего второго медового месяца. Он ехал на конференцию геофизиков, а Мишель, взявшая отпуск, чтобы написать книгу о мультикультурализме, присоединилась к нему в исследовательских целях. Они пренебрегли конференцией и провели неделю, разглядывая достопримечательности, блуждая по лабиринтам и расхаживая по казино и ночным клубам, где на все лады завывали представители местного мандариноязычного населения, исполняя на сносном английском классику американской попсы.

После благополучного возвращения в Штаты наступил несколько напряженный период, когда на горизонте замаячила возможность нового пополнения семейства, но тревога оказалась ложной, и кризис благополучно разрешился; в кои-то веки он благодарил небеса за сниженное количество сперматозоидов! Близнецов, дай им бог здоровья, хватало за глаза. И теперь, спустя много лет, ни у Дона, ни у Мишель не хватало решимости хотя бы задним числом разобраться в своих чувствах по этому поводу.

Видно было, что Мишель плакала: покрытая пятнами кожа отливала молочной бледностью. Вид жены, пристроившейся под высокой лампой, словно позирующей фотографу, вкупе с воспоминаниями о гонконгской поездке и последующих волнениях по поводу беременности, на несколько секунд заставили пульс Дона участиться. Чувство дезориентации опять усилилось, а к горлу снова подступила тошнота.

– Дорогая, прости, что так поздно. Чт' случилось? – произнес он. – Милая…

Она куталась в потрепанное одеяло, сшитое ее бабушкой, когда та еще ходила в приходскую школу. Мишель подтянула край одеяла к самому подбородку и пристально посмотрела на Дона:

– Скажи мне какой-нибудь секрет. Который знаем только ты и я.

Дон присел на край дивана. Он неловко взял ее за руку, ладонь была холодной.

– Милая, что ты тут делаешь?

Ему вдруг подумалось, а не уловка ли это, чтобы рассеять его естественное недовольство тем, что она оставила его одного на приеме. Он пресек эту мысль и ободряюще улыбнулся.

Мишель не ответила. Ее ладонь была вялой, как снулая рыба, а взгляд странно неподвижен, как у наркомана.

– Ну ладно. Какой секрет тебе сказать?

– Какой угодно, – сказала Мишель. – Лишь бы о нем знали только мы двое.