Я ревела в три ручья, завывая так, что у самой заложило уши. Руку дергало острой болью под толстым слоем наспех примотанной мамой повязки. Мы были в травмпункте поликлиники. Во всяком случае, мамин судорожный выкрик таксисту – «в травмпункт, быстрее!» – я помнила. Остальную часть поездки заслонила боль.

– Что это? – брезгливо, как мне показалось, спросил дяденька-врач.

– Марля, – пролепетала мама.

Я временно прекратила орать. Не потому, что больше не болело, а потому, что от страха пропал голос. Видеть рану я не могла, и казалось, что я отрезала себе все пальцы разом. Вот сейчас этот дядька размотает повязку – уже разматывает! – и сделает что-то ужасное. Наверно, будет прижигать то, что осталось от моих пальцев… Откуда я взяла глупые мысли о прижигании, понятия не имею.

– Тэкс. Чем нанесен порез? – спросил доктор.

– Ножом, – быстро ответила мама, прижимая к своей груди мою голову так крепко, что мне стало трудно дышать. Рука дергала болью где-то отдельно от нас, на отлете, во власти невидимого врача. – Понимаете, моя дочь незрячая. Она нечаянно…

– Зачем же ты, незрячая, за нож-то бралась?

Сквозь боль и страх я с трудом сообразила, что спрашивают меня. Что-то тонко позвякивало, какие-то железные штуки. Резко запахло чем-то совсем-совсем медицинским, руку обожгло. На миг стало еще больнее, и я вскрикнула, а потом боль словно притупилась.

– Так зачем? Говорить-то ты можешь?

– Могу, – заикаясь выдавила я. – Бутерброды хотела… С колбасой… Маме-е-е…

Я снова зарыдала, оплакивая потерянные пальцы, прощаясь со своей самостоятельностью, предваряя будущую боль, которую, теперь уж несомненно, мне причинит этот дежурно-добренький доктор.

Мама гладила меня по голове и монотонно, как молитву, шептала:

– Потерпи, Светочка, сейчас все пройдет, сейчас все пройдет, доктор поможет.

Прошло, конечно, не сразу. Я умудрилась разрезать три пальца чуть не до кости, пришлось швы накладывать, но каким-то чудом я не повредила сухожилия и пальцы мои остались на местах. Лет десять мне тогда было или чуть больше.

К чему я вспомнила об этом сейчас? Тварь обнимала мою шею, кажется, просочившись под пластик фиксатора. Больно не было. Было жутко, как всегда, когда она оказывалась в такой близости. И холодно.

«Потерпи, Светочка, сейчас все пройдет, доктор поможет», – снова прозвучал в голове мамин шепот. Я задергалась, пытаясь стряхнуть с себя Тварь, рискуя выдернуть из руки иглу капельницы. «Потерпи-потерпи-потерпи», – вспыхивало в мозгу отчаянной молитвой. Чьей? В горле сильно запершило, потом стало так холодно, словно я подавилась куском айсберга. А потом Тварь взмыла на место – под потолок. Шея больше не болела. Горло – тоже.

Без пятнадцати два Дежин оформлял пропуск у деловитого лейтенанта. Тяжелые двойные двери не пропускали шум с Литейного, где к мосту мимо Большого дома ползла непрерывная вереница машин. У входа, не обращая внимания ни на него, ни друг на друга, мелькали люди в форме и в штатском. Отыскав на третьем этаже нужную дверь, Максим засомневался: стучать? Вроде бы планировалось совещание группы людей, кто услышит стук? В длинном коридоре висела давящая тишина. Подсказок не предполагалось.

«Будем вежливы», – решил он и поднял руку. Дверь распахнулась. На пороге возник хмурый парень в синей рубашке, синих же брюках и таких начищенных ботинках, что Дежину остро захотелось задвинуть обе свои ноги за угол. Парень отступил в сторону, пропуская его внутрь.

– Вы – капитан Дежин? Проходите, скоро начнем, – приветливым тоном, не вяжущимся с выражением лица, сказал он и вышел.

В помещении, из которого вело еще две двери, было четыре человека. Майора Великого из нарконтроля Максим узнал сразу. Судя по всему, полковник Гречин времени зря не терял. Не успел Дежин поздороваться со знакомым майором, как дверь снова открылась и вслед за Алексеем в комнату набилось еще человек восемь. Из смежного помещения выглянул совсем молоденький парнишка в форме и пригласил всех войти. Перекидываясь короткими фразами, собравшиеся потянулись в раскрытые створки дверей.

Оперативка группы полковника Гречина началась с представления новичков: Великий скромно кивнул, еще один майор, в штатском, просто привстал из-за длинного стола, за которым разместилась группа. Когда полковник назвал его фамилию, Дежин тоже ограничился кивком.

– Лобзания и вопросы, не относящиеся к делу, оставим на потом, – начал Гречин. – Выезд на объект в восемь ноль-ноль, завтра…

Ночью я долго не могла уснуть, пытаясь убедить себя, что ошиблась, что это всего лишь действуют лекарства, но врать, даже самой себе, не мой конек. В конце концов, усевшись в кровати, я попробовала прошептать первое, что пришло в голову:

– Тварь.

Боли не было, не саднило полураздавленное горло.

Я тихо, потом громче заявила:

– Не болит!

И это было правдой, ничего не болело. Или я сошла с ума, или Тварь меня вылечила. Зачем? Почему? И самое главное – как? В нежные чувства ко мне лично верилось слабо. Я вообще не была уверена, что она способна испытывать что-то, кроме своеобразного голода или не менее своеобразного страха. У Твари имелся мотив для всего, что было связано лично со мной. Последняя мысль стала неприятным открытием. До сих пор я считала ее чем-то вроде животного, причем запуганного и не слишком умного, но если предполагать, что она умеет ставить цели или строить планы, то… Вывод заставил меня похолодеть. Тварь меня использует! Именно меня, ведь ей ничего не стоило прицепиться к убийце и кормиться последствиями его поступков, например. Конечно, я понятия не имела, знает ли Тварь, на кого именно напала в подъезде моего дома, но отчего-то стало казаться, что знает.

Нащупав телефон, я вознамерилась немедленно поделиться своим открытием с Максимом, но, услышав трескучее: «Два часа, тридцать девять минут, сорок одна секунда», решила потерпеть до утра. И это оказалось невыносимо трудной задачей.

…У Дежина была копия плана завода, но она никак не отражала реальных размеров территории «Фармкома». В былые времена строили с размахом, тем более на окраине, какой когда-то было это место. На главной проходной их долго не задержали. Один из сотрудников Гречина остался с охранниками, чтобы предупредить утечку информации, пока группа не доберется до заводского управления. За тонированным стеклом микроавтобуса проплывали чистенькие серые стены стандартных коробок, оплетенные сияющими на солнце стальными трубами, назначения которых Максим разгадать и не пытался. Людей видно не было. Кирпичное здание управления, красное с белым, резко контрастировало с остальными постройками – оно напоминало о том, какой когда-то была вся фабрика до того, как новое время внесло свои коррективы. Из машины выгрузились быстро и по-деловому разошлись по заранее обозначенным местам проверки. Дежина, а также долговязого и мрачного капитана, чью фамилию Максим не запомнил, Гречин взял с собой к руководству.