– Сначала мне показалось, что да. А потом я перестала крутить в голове эту жалость к себе и задумалась, что чувствую на самом деле. И ответ был один: ну и что? Это не имело значения. Ее не было со мной, поэтому скучать по ней я не могу. Картины она пишет совершенно потрясающие – это самое главное во всей истории. Но для того чтобы видеть их гениальность, мне не нужно быть ее дочерью.

– Она хорошо выглядела?

– Да! Она выглядела… очень сильной и независимой.

– Такая уж она и есть. Я рад, что у нее все хорошо. И рад, что вы все же увиделись, даже если ей этого и не хотелось. Она бы тобой гордилась.

Джинни в этом сомневалась.

– Я ничего тебе не рассказывал и все шло своим чередом, – продолжил папа. – Но потом Джанет заболела, и Роберту нужно было с кем-то жить… Он мог бы поехать к своей бабушке Китти, она сейчас в Испании. Но Китти не захотела этого и выразила свою позицию предельно ясно. Она отвратительна. Моя мать, возможно, безумна, но Китти – та просто холодная, жестокая и жадная… И обе они куда сильнее своих мужей. Артуру и моему отцу следовало бы жениться друг на друге. Между ними была настоящая связь. Их жены не были и вполовину так близки.

– Роберт так же подумал, – сказала Джинни.

– Он прав. Роберт вообще наблюдательный… Так о чем я?

– О Роберте. Ему нужно было где-то жить…

– Точно. Китти его принимать не хотела, моих родителей сразу можно было исключить. Оставалось только отправить его в какой-нибудь приют в Ливерпуле, пока он не сдаст экзамены. Когда Венди Стивенс приехала поговорить об этом, я сразу понял, что должен предложить ему поселиться у нас. Я все-таки несу за него ответственность. Тогда-то вся эта история и начала всплывать на поверхность. Нужно было сразу тебе рассказать. С самого начала. Но я повел себя как последний дурак. Я боялся, понимаешь. В основе всего – страх.

Еще несколько минут они просто стояли в тишине. Машин на дороге не было, вся ночь принадлежала им двоим. Корова давно ушла, где-то вдалеке над лугами ухала сова.

– На самом деле эта история начала всплывать чуть раньше, для меня, во всяком случае, – сказала Джинни. – Хелен, сестра Рианнон, услышала от кого-то, что ты был в тюрьме. Когда мне это передали, я решила, что такого просто не могло быть. Но все равно задумалась… Сегодня, перед тем, как позвонить тебе, я сходила к Джо Чикаго. Я у него… Я забрала его куртку. Думала, он ее украл, и хотела… хотела вернуть ее, в некотором роде. Потом оказалось, что он ее не крал, и я пошла к нему домой. Он ухаживал за матерью. И рассказал мне, почему ты оказался в тюрьме. Если бы я была смелее, могла бы спросить у него все это раньше. Но я думала, это опасно.

Папа помолчал еще немного.

– Ну да… Хелен. Я понятия не имел, что они с Рианнон сестры. Хотя город у нас небольшой. Бедняга Джо! Я иногда вижу его в городе и подбрасываю пару фунтов. Он совершенно безобидный. Но выглядит так, что никто в это не поверит. Джинни… Прости меня.

– За что? – удивилась она.

– За то, что не рассказал раньше. За все, что случилось.

Воспоминания о прошлом нахлынули на Джинни волной. Она вспомнила те годы, что принадлежали только им с папой, когда она была королевой мира, а он – королем; вспомнила дам, которых встречала за завтраком. Потом ее сознание заполонили другие образы: маленький мальчик, которым когда-то был папа, одиночество его родителей, знавших, что их ненавидят, и знавших почему; Роберт и его умирающая мать, такая холодная и жесткая; папа, отсидевший в тюрьме ради возможности быть с ней (а она и не знала); мать Джо Чикаго. И новой волной пришло к ней осознание: как же одинока и печальная человеческая жизнь. Как же велик мир. И как же ей повезло.

Джинни сама не знала, в какой момент прижалась к папе, рыдая, оплакивая все эти жизни, а он обнимал ее, как обнимал всегда.

Потом Джинни вздохнула и отстранилась.

– Знаешь, – сказала она, – я думала, это мне досталось… Но это же ерунда. Роберту пришлось гораздо тяжелее. И тебе тоже. Я просто не понимала этого. Просто в какой-то момент я почувствовала у всего этого двойное дно… и уже не могла никому доверять. Кругом оказалось так много людей, что-то обо мне знавших, а я сама не знала ничего. Я должна была разобраться, пап. Должна была. И сейчас я все понимаю…

Они пошли обратно к машине. Джинни зевала. Дорогу и салон осветили фары, потом послышался рокот мотора, и мимо проехал фургон. Может, он вез на продажу очередную партию садовой мебели с завода мистера Алстона, деньги за которую пойдут на покупку новых кирпичей для его дома, а может, то была партия вина для яхт-клуба.

– Я ведь так и не спросила, получили ли они сто заказов за вечер! – поняла Джинни.

– Что?

– В яхт-клубе. Они хотели побить рекорд и собрать за вечер сто заказов. Думаю, все получилось. И еще я думаю, им нужен официант. Как думаешь, Роберт согласился бы?

– Это тебе лучше у него спросить, – ответил папа, заводя мотор. – Поехали домой.

17

Утренний поезд

Проснувшись, Джинни сразу поняла: еще даже шести утра нет. Для этого даже не пришлось смотреть на часы: солнце ярко светило через щель в шторах, но воздух был прохладным и свежим. Куда более свежим, чем все эти дни.

Она уже очень давно не приходила на пляж, и теперь почувствовала непреодолимое желание снова оказаться у кромки воды, на краю своего королевства. Джинни быстро встала, умылась и почистила зубы, потом надела шорты, футболку и кроссовки. В доме было тихо, остальные еще спали. Она выскользнула наружу через кухонную дверь и побежала по дороге.

В жемчужных лучах рассвета ее королевство напоминало невероятные пляжи с пейзажей Сальвадора Дали: те же крошечные странные детали и прозрачный свет. Ребра старой рыбацкой лодки, выступавшие из речной грязи, кошка смотрителя станции, свернувшаяся клубком на пивной бочке возле двери, ведущей на кухню яхт-клуба, протянутая между стропилами дома мистера Алстона веревка, на которой сушились рубашки и носки, принадлежавшие Энди или Дафидду, – все это тонуло в невероятном мягком свете. Вокруг никого не было, ни единой живой души, и она оставила первую цепочку следов на песке.

Сняв кроссовки, Джинни оставила их на краю пляжа, и только потом спустилась к воде. Был отлив, море и воздух казались недвижимы. На сколько хватало глаз, вода казалась шелковой и блестящей как стекло; ее воображение дорисовало эту