Однако Джон-Том не обращал на то, что творится вокруг, ровным счетом никакого внимания. Ему казалось, он поет как обычно, нормальным голосом, ибо его уши тоже, естественно, стали обезьяньими, а потому не воспринимали рев, сотрясающий округу, как нечто хоть сколько-нибудь выходящее за рамки обыденности. К тому же юноша, как всегда, когда целиком сосредоточивался на той или иной песне, крепко зажмурил глаза.

Мадж попытался было растолковать Джон-Тому, что происходит, но не сумел перекричать потрясающе голосистую обезьяну. Дормас кое-как ухитрилась повернуться к певцу спиной; Колин и Мадж вцепились когтями в землю, чтобы не разделить участь Сорбла, которого уже не было видно.

Клотагорб продолжал скрываться внутри панциря. По склону холма сошло как минимум два оползня. Во время одной из наиболее изысканных рулад, что срывались с уст Джон-Тома, купа деревьев, находившихся приблизительно в четырех сотнях футов, прямо-таки полегла на землю, словно под порывом невероятно могучего ветра. Наконец репертуар оказался исчерпанным. В горле у юноши пересохло, будто он давным-давно не брал в рот ни капли воды. Колин и Мадж, отряхивая с себя грязь и палую листву, медленно поднялись на ноги. Над деревьями показался Сорбл. Клотагорб осторожно высунул из-под панциря голову и осмотрелся.

Джон-Том стал самим собой; все остальные ничуть не изменились.

– Откуда взялся ветер? – удивился юноша.

– Из твоей пасти, чувак, – отозвался Мадж и похлопал друга по плечу, для чего ему пришлось встать на цыпочки. – У тебя был такой голосина, что ты запросто мог бы докричаться до тех, кто живет на краю света. Я как-то не сразу сообразил, что отсюда следует, а потом стало поздно. Знаешь, нам оставалось тока молиться про себя, чтоб нас не унесло обратно в Оспенспри. Сдается мне, када ты человек, а не кто-нибудь еще, с тобой куда проще.

– Существует такая вещь, как чересчур полезная магия. – Клотагорб стряхнул с панциря пыль, затем взглянул в ту сторону, где, по уверениям Сорбла, находился проход через первую горную цепь. – Теперь мы можем не сомневаться, что врагу известно о нашем приближении. Твои вопли, мой мальчик, разнеслись, должно быть, по всему лесу.

Джон-Том пропустил колкость чародея мимо ушей. Он наслаждался своим собственным телом – загорелыми руками, лишенной шерсти кожей, маленькими ногтями, мозолистыми ладонями. Господи, до чего же приятно снова стать человеком! Однако в глубине души юноша сожалел об утрате столь чудного голоса, обладая которым, он мог бы перепеть целый хор.

Правда, если всякий раз придется разбираться с властями по поводу оползней и прочих неприятностей… Нет уж, увольте. Джон-Том сокрушенно покачал головой. С таким голосом старая поговорка насчет музыки, от которой рушатся стены, могла бы приобрести новый, роковой смысл.

Колин заставил себя замедлить шаг. Он никак не мог совладать с радостным возбуждением, которое гнало его вперед, а потому постоянно отрывался от спутников. Еще бы – ведь после без малого года странствий он наконец приближался к цели!

Характер местности потихоньку изменялся, что было по душе коале. Он устал от вечнозеленых растений и тосковал по родным благоуханным лесам, а те деревья, что виднелись впереди, казались смутно знакомыми.

Их кора была тонкой и бледно-серой, она слезала со стволов длинными лоскутьями, которые громоздились кучками у подножий деревьев. На ветках вместо изрядно надоевших иголок взгляд различал листья, продолговатые, изумрудного оттенка. Даже запах деревьев был иным, не хвойным.

Внезапно глаза Колина округлились от изумления. Не может быть! Где это слыхано, чтобы такие породы росли на севере? Но разве можно с чем-либо спутать благоухание, которым насыщен воздух, разве можно не узнать высокие стройные силуэты? Колин заметил, что вновь убежал от остальных, но только передернул плечами, кинул на землю мешок, бросил рядом саблю и устремился вперед со всей скоростью, на какую были способны его кривые лапы. Он ничуть не сомневался, что товарищи, достигнув этого места, подберут брошенные им вещи.

Вскоре Колин добежал до ближайшего дерева, погладил ствол, вцепился в него когтями и полез вверх. Примостившись на ветке, достаточно толстой для того, чтобы выдержать его вес, он протянул дрожащую лапу, сорвал несколько ароматных листьев и отправил их в пасть. Чем дольше он жевал, тем глубже погружался в состояние блаженного покоя. Коала крепко зажмурился от удовольствия, однако по-прежнему видел – мысленным взором – уходящие вдаль ряды деревьев, которые тянулись до подошвы того самого хребта, чьи вершины венчали снежные шапки. Для любого из сородичей Колина подобная роща была средоточием наисокровеннейших желаний. То, что ему посчастливилось набрести на нее в диком холодном краю, объяснялось лишь исключительным везением. Рай, истинный рай! Медведь потянулся за новой порцией листьев. На сей раз он не торопился: отобрал те, которые казались свежее других, а прочие бестрепетно уронил вниз. Затем скрестил задние лапы, закинул передние за голову, прислонился к стволу, открыл глаза и, продолжая жевать, уставился в прозрачно-голубое небо. Запас сушеных эвкалиптовых листьев, который он брал с собой в дорогу, кончился много месяцев назад, а потому Колин вынужден был питаться любой более-менее подходящей растительностью, какую обнаруживал в лесу. Неудивительно, что желудок коалы неизменно пребывал в расстройстве, а еда из наслаждения превратилась чуть ли не в пытку. От бобов, орехов и сосновых иголок толку тоже было всего ничего. Но теперь он сидел на ветке настоящего эвкалипта, радовался жизни и предавался размышлениям.

Надо будет как-то собрать листву и доставить ее домой. Не пройдет и года, как он станет богачом. Колин сунул в пасть третью пригоршню листьев. Впервые за долгое время он получил возможность расслабиться.

Открывшееся взору зрелище – медовый луг, что простирался во все стороны до самого горизонта, – поразило Дормас до глубины души. Она остановилась как вкопанная. Луг явился безо всякого предупреждения, возник сразу за поворотом тропинки, которая вела через сосновый бор с густым, порой едва проходимым подлеском. Такая внезапность наводила на определенные подозрения, тем более что луг, при всем его великолепии, не производил впечатления чего-то естественного, сотворенного природой. Чудилось, что ему нет ни конца, ни края; он словно сливался с небосводом. Невероятнее всего было то, что в нем росла не только трава, но и клевер, причем во множестве разновидностей: розовый, зелено-голубой, белый и даже тот, у которого, если жевать медленно, появляется ореховый привкус. Воздух был напоен медвяным ароматом. Судя по высоте стеблей, этот луг относился к величайшим из чудес света: на нем, по всей видимости, никто и никогда не пасся. То есть он был поистине мечтой всех травоядных животных.

Дормас взяла с места в галоп и с ликующим ржанием врезалась грудью в высокую траву. Та раздалась, точно морская вода под килем корабля.

Вскоре Дормас утомилась скакать, наклонила голову и впилась зубами в сочные стебли. Первый миг священнодейства был исполнен невыразимого восторга. Она жадно хватала траву и думала о том, что отыскала волей случая площадку для игр, о которой грезила в бытность свою жеребенком, что теперь может, в кои-то веки, отдохнуть от тягот долгого пути.