— А вы уже устраивали что-нибудь подобное?

— Последний раз пять лет тому назад. Правда, погода все испортила. Дождь лил как из ведра. И это в июле! Наверное, этим летом лучше устраивать в июне. В июле вечно дождь.

— А чему были посвящены те живые картины?

— Историческим сюжетам. При таком фоне иначе и быть не могло. Костюмы были великолепны.

— Где же вы их достали?

— Кое-что взяли напрокат в «Усладах», другие сшили сами. С «кавалерами» было проще. Для них в «Усладах» много чего нашлось, а вот для «круглоголовых» пришлось мастерить самим. Но это было не трудно.

— Понятно. Значит, вы начинали с Гражданской войны?

— Нет, что вы! Мы начали с закрытия монастыря. При такой-то сценической площадке мы бы не простили себе, упустив столь замечательную возможность. И это себя оправдало. Все говорили, что в тот день руины словно ожили, и аббатство предстало перед нами, каким оно было в старину.

Я старалась не выдать своего волнения:

— Значит, кто-то из участников ваших живых картин изображал монахов?

— Разумеется! Монахов было множество. Но вы понимаете, каждый выступал в нескольких ролях. В одной сцене — монах, в другой — разудалый «кавалер». Иначе было нельзя. Желающих участвовать всегда немного. И с мужчинами так трудно иметь дело! Они так стесняются. Пришлось нарядить монахами даже кое-кого из женщин. Можете себе представить?

— Но костюм монаха, наверное, соорудить просто?

— Проще простого! Черпая ряса и капюшон. А как эффектно выглядели эти костюмы на фоне серых руин! По-моему, эти сцены были самыми впечатляющими.

— Наверное. Ведь само аббатство тоже сыграло большую роль.

— Как приятно, что вас это так интересует! Я непременно устрою живые картины и в этот раз, но только в июне! Запомните, в июне. Июль все же всегда дождливый.

Руфь давно уже ловила мой взгляд, и я поднялась. Я чувствовала, что сделала важное открытие, и радовалась, что согласилась пойти к жене викария.

— Если мы не хотим опоздать к ленчу, — сказала Руфь, — пора идти.

Мы попрощались с миссис Картрайт и отправились домой.

Я никак не могла начать разговор. В голове у меня стучала одна мысль: «Тот, кто пять лет назад изображал монаха в живых картинках, сохранил костюм до сих пор и воспользовался им, явившись ко мне среди ночи».

Но как узнать, кто был монахом в тех живых картинах? Вернее, кто из живущих в нашем доме? Наверное, только Руфь. Люк пять лет назад был слишком мал. Впрочем, почему?

Пять лет назад ему была двенадцать. И он высокий. Вполне мог сыграть роль монаха. Сэр Мэтью и тетушка Сара уже тогда были слишком стары. Значит, остаются Руфь и Люк.

— Миссис Картрайт рассказывала мне про живые картины, разыгранные в руинах. Вы в них участвовали?

— Плохо же вы знаете миссис Картрайт, если думаете, будто она позволит кому-то уклониться!

— А кого же вы играли?

— Жену короля — королеву Генриетту-Марию.

— Только ее и больше никого?

— Ну, это была одна из главных ролей.

— Я спросила потому, что, по словам миссис Картрайт, участников было немного и кое-кому пришлось играть по нескольку ролей.

— Это тем, кто исполнял маленькие роли.

— А Люк?

— О, Люк все время был на переднем плане. Без него ни одна сцена не обошлась.

Люк, подумала я. И ведь в ту ночь он появился на мой зов позже всех. У него было время снять рясу и надеть халат. Конечно, чтобы взлететь на третий этаж, ему пришлось очень спешить, но ведь он молодой и быстрый!

А занавески у моей кровати и грелка? И это — дело его рук. А почему бы и нет? Во всяком случае, и время, и возможности у него для этого были. Мои сомнения превратились почти в уверенность. Напугать меня хотел Люк. Он старается погубить мое неродившееся дитя. Нечего и говорить — в случае смерти моего ребенка больше всех выиграет Люк.

— С вами все в порядке? — забеспокоилась идущая рядом Руфь.

— Да, спасибо, а что?

— Мне показалось, вы сами с собой разговариваете.

— Нет, что вы! Я просто думаю о миссис Картрайт. Она весьма словоохотлива, правда?

— Да уж.

Показался наш дом, и мы обе устремили взгляды на него. Как всегда, я отыскала глазами южный балкон, с которого упал Габриэль, и что-то меня насторожило. Я вгляделась внимательнее. Руфь тоже прищурилась.

— Что это? — воскликнула она и ускорила шаги.

На балконе что-то темнело, издали казалось, будто кто-то перегнулся через парапет.

«Габриэль!» — подумала я и, вероятно, невольно произнесла это вслух, так как Руфь тут же одернула меня:

— Глупости! Этого не может быть! Но что… кто это?

Я пустилась бежать. Дыхание со свистом вырывалось у меня из груди, и Руфь старалась меня удержать.

— Там кто-то есть! — задыхаясь, выкрикивала я. — Но кто? Что это? Кто-то повис…

Теперь уже можно было различить, что тот, кто находился на балконе, одет в плащ с капюшоном и капюшон свесился вниз. Больше ничего разобрать было невозможно.

— Она упадет! Кто это? Что это значит? — кричала Руфь и, опередив меня, бросилась в дом. Она двигалась куда быстрей, чем я. А я уже едва могла дышать, но со всех ног спешила за ней. В коридор вышел Люк. Он удивленно уставился на бегущую мать, потом перевел глаза на меня, с трудом поспевающую за ней.

— Ради всего святого! Что случилось? — воскликнул он.

— Кто-то свесился с балкона! — выкрикнула я. — С балкона Габриэля.

— Кто?

Люк поспешил вверх по лестнице впереди меня, а я, выбиваясь из сил, старалась не отстать.

На площадке появилась Руфь. На ее губах играла горькая усмешка. В руках она держала плащ. И я сразу узнала его — мой зимний плащ, предназначенный защищать меня от стужи и ветра. Длинный синий плащ с капюшоном.

— Мой плащ! — ахнула я.

— С какой стати вы повесили его на балконе? — резко, почти грубо спросила Руфь.

— Повесила? Я? Да что вы такое говорите?

Руфь и Люк понимающе переглянулись. Потом Руфь пробормотала:

— Кому-то хотелось, чтобы плащ приняли за человека, падающего с балкона. Я чуть не лишилась сознания, когда это увидела. Какая глупая шутка!

— Но кто это сделал? — воскликнула я. — Кто придумывает все эти гнусности?

Мать с сыном смотрели на меня так, будто я несу какую-то дикость и тем подтверждаю зародившиеся у них сомнения на мой счет.

Необходимо было выяснить, что означают все эти зловещие происшествия. Нервы у меня были взвинчены, я все время ждала — что еще случится. Все можно было рассматривать как нелепые шутки, не считая появления монаха у меня в спальне. Если хотели поселить в моей душе тревогу, способ был выбран безошибочно. Ну а все эти мелкие происшествия… какую цель преследовали они?