Его пальцы не переставали поглаживать податливую шелковистую кожу, и постепенно Александра снова обрела способность дышать. Сердце билось с утроенной скоростью. Мышцы никак не желали расслабляться. Но… ей не было больно. И ей не пришлось бороться с отвратительной тошнотой, как она ожидала.

На самом деле, его прикосновения к самому интимному месту вызывали странное, почти приятное ощущение. По всему телу разлилось тепло. Ее ноги сами по себе раздвинулись шире, в ответ Редмейн хрипло застонал.

Он стал действовать смелее, аккуратно раздвинул складки плоти, защищавшие самый чувствительный бугорок, и чуть заметно к нему прикоснулся.

Мир Александры пошатнулся. Она утратила над собой контроль. Ее охватила какая-то необычная дрожь и пронзило ощущение незнакомого пугающего наслаждения, такого сильного, что все внутри у нее сжалось. Неожиданно она испугалась, что если пошевелится или хотя бы вздохнет, то больше не испытает этого ощущения.

Но оно повторилось. Пальцы Пирса со всей тщательностью исследовали ее нежные складки с разных сторон, вызывая непроизвольную дрожь.

В комнате постоянно раздавались хриплые чувственные звуки, и Александра не сразу поняла, что их издает она сама. Его пальцы были опытными и умелыми, и каждое прикосновение приносило непередаваемые ощущения. Она чувствовала, что приближается к грани… грани чего?

Чего-то неведомого.

Она непроизвольно приподняла бедра, двигаясь навстречу неизвестности.

– Пирс! – в какой-то момент ахнула она.

– Пусть это случится, дорогая, – выдохнул он. – Не сопротивляйся. Прими это. – Теперь он активнее теребил чувствительный бугорок между складками, пробуждая ее тело к новой жизни.

– Я… я… – То, о чем говорил Пирс, обрушилось на нее, как гигантская волна… цунами. Она захватила ее целиком и унесла от берега, от любой опоры, даже от себя самой. Александра потерялась в чудесной пугающей силе, которая безжалостно швырнула ее в восхитительные судороги райского наслаждения. Ей показалось, что она плывет под водой, охваченная томительной негой чувственной истомы. Каждое движение было медленным и плавным.

Супруг крепко держал ее за бедра. Он поднял ее голову над водой, чтобы она снова смогла дышать, а его пальцы остались в том же месте, став скользкими и влажными.

Александра не владела своим телом. Она лежала без движения, измученная и покрытая потом. Она попыталась вспомнить, как двигать конечностями, но тут же усомнилась, что желает этого.

Подумать только, все это время она могла испытывать такое потрясающее наслаждение! Не хватало только мужчины, достаточно опытного, чтобы ей это показать.

А тем временем его пальцы приблизились к… входу в ее тело.

– Боже правый, ты такая… такая… – Его палец скользнул в ее тело сначала немного, потом дальше.

Александра ахнула и замерла. Она ожидала острой боли и каких угодно других ужасных ощущений, а вместо этого испытала только удовольствие. Его палец проникал все глубже и глубже…

Она успела только облегченно вздохнуть, когда услышала сдавленное ругательство и почувствовала его палец глубоко в себе.

– Проклятье! – воскликнул он.

А потом его не стало. Не только его руки, но и всего его тела. Она осталась в постели одна.

Пирс не осмеливался заговорить. Он вслепую рылся в своем сундуке, стоявшем в изножье кровати.

– Что случилось?

Он проигнорировал вопрос, не обратив внимания на неуверенность в ее голосе.

Куда, черт возьми, лакей положил… А, вот она, нако- нец-то.

Он схватил коробку с сигарами и открыл ее. Выругавшись, поскольку его пальцы еще дрожали, он раскурил сигару и жадно затянулся.

Он видел ее силуэт на кровати за тлеющим кончиком сигары.

Александра приподнялась на локте и укрылась простыней до самой шеи, проявляя никому не нужную скромность в совершенно темной комнате.

Господи, она же безупречна! Это действительно так.

Со следующей затяжкой он вдохнул ее запах, еще оставшийся на кончиках его пальцев.

И его рот наполнился слюной.

Кровь вскипела жаждой убийства.

Пирс делал все возможное, чтобы хотя бы немного успокоиться, и когда он, наконец, сумел разжать зубы, его голос звучал глухо:

– Меня, бывало, обманывали. Но сегодня меня обманула ты, которую я считал лучшей в мире. Ты в одночасье посрамила всех жуликов и мошенников.

Ее молчаливое потрясение, казалось, можно было пощупать.

Даже теперь ему хотелось успокоить ее, утешить. Инстинкт защитника, который она в нем вызвала, был настолько сильным, что даже ярость не смогла его уничтожить.

– Я… я не понимаю. – Ее голос сильно дрожал.

– Ты утверждала, что тебя никто никогда не целовал! – взорвался Пирс.

– Так и есть. Это правда.

– Но тебя определенно кто-то поимел, – выпалил он и отошел к двери. Ему надо было оказаться как можно дальше от нее, поскольку ее тело все еще манило его к себе. – Трудно себе представить одно без другого.

Пирс ждал. Ее молчание создавало между ними бездну, у которой не было дна.

Почему она молчит? Неужели нельзя хотя бы все отрицать?

Его мать всегда отрицала.

Всякий раз, когда ее заставали в компрометирующем положении – в темном углу с одним из так называемых друзей отца на очередной вечеринке. Всякий раз, когда она покидала их, сбегая с очередным ухажером, которые с каждым годом становились все моложе и красивее, не утруждаясь соблюдением приличий.

Но только она всегда отрицала свою вину.

Разумеется, все знали, что не имеющая себе равных красавица леди Гвинет Атертон, герцогиня Редмейн – вероломная шлюха. Дамы старались держать своих мужей поближе к себе, когда она входила в комнату. Они целовали ее, когда того требовали приличия, и, как только она поворачивалась к ним спиной, начинали шептаться, исходя злобой.

Хуже того, все понимали, что ее супруг, отец Пирса, одержим ею. И когда у нее заканчивались деньги, или проходила увлеченность, она неизменно возвращалась в Редмейн-касл, благоухающая джином и другими бесстыдными ароматами.

Мальчиком Пирс радовался ее возвращению. Он скучал без нее. Его, безусловно, ранили слухи и сплетни, но это не влияло на его любовь к матери. Она всегда привозила ему подарок. И ее прекрасные глаза радостно блестели, когда он его разворачивал. Она обнимала его, ожидая обожания и прощения, и он с радостью дарил ей и то, и другое.

Его добрый и слабохарактерный отец был так счастлив ее видеть, так переполнен радостью, что не мог ее ни в чем упрекнуть. А потом у нее снова начинались приступы меланхолии, и все повторялось снова.