Тереза рывком повернулась на стуле.

— Да прекрати уже, Эдна, — сказала она. — Мы и так все знаем, что это ты вызвала полицию. Возможно, в этом не было необходимости. Возможно, все обернулось бы не так, если бы ты не отреагировала так остро.

Эдна шлепнула ладонью по столу.

— Остро? — воскликнула она. — Я остро отреагировала? На моих глазах женщина стояла на краю крыши и кричала, что спрыгнет! Я единственная, кто хоть как-то отреагировал! А тебе, — она показала пальцем на Терезу, — тебе вообще грех жаловаться, в твоей помойке со времен чемпионата по футболу не было столько клиентов.

— Ты же ничего о ней не знаешь, — продолжала спорить Тереза. — Вдруг твои обвинения несправедливы? Говорят, ее заперли на балконе и она пыталась выбраться.

Эдна вскочила и оперлась костяшками о стол.

— Несправедливы? — возмутилась она. — Я расскажу тебе кое-что о несправедливости. — Она взяла кружку пива и сделала большой глоток. — Несправедливо со мной поступали, когда большинство из вас еще гадили в штаны или питались через пуповину.

— Естественно, — покачала головой Тереза, — самые привилегированные всегда считают себя самыми угнетенными. Успокойся, Эдна, не то еще подавишься.

Послышался смех. Парочка посетителей вскинули брови и насмешливо переглянулись.

Эдна закашлялась. Она взяла из блюдца несколько орешков, запрокинула голову и закинула их из ладони себе в рот. Она чувствовала тесноту в горле, от которой не спасали ни орешки, ни глоток пива.

Розвита похлопала в ладоши.

— Что же, господа, конец рабочего дня, — объявила она. — Хватит на сегодня, у меня уже ноги болят, все-все, до завтра.

Славная Розвита. Единственный достойный человек в этом гадючнике. Одна из немногих, кто не страдал от страха перед иммигрантами. И единственная, кто знал. Знал, что Эдна не всегда была такой. Такой маленькой и ничтожной. Раньше она была дружелюбным и общительным человеком. Никому и слова плохого не говорила. У нее была прекрасная жизнь, которой она всеми силами добивалась. Она знала, что думают другие, видела это по ним, совершенно точно определяла. Но ей было все равно. Ей стало все равно настолько давно, что она уже не помнила, когда началось это безразличие.

В молодости Эдна каждый день сидела в той каморке на вокзале Фрайбурга и добросовестно выполняла свою работу: отвечала на звонки, печатала протоколы, составляла графики. При этом она мечтала только об одном: самой выйти на рельсы, самой стоять в кабине машиниста и с грохотом нестись по округе. Над ней смеялись. Мол, не женская это работа. Куда мы придем, если пустим женщин управлять такой техникой. Женам железнодорожников раздавали брошюры, в которых писалось, как им следует обходиться с мужьями: всегда выглядеть привлекательно, не докучать мужчине своими проблемами. У нее не было мужа. Не то чтобы ей никто никогда не нравился, но мужчины всегда стояли ей поперек дороги. У нее была мечта. Проработав три года секретарем в дирекции вокзала, она знала о локомотивах больше, чем большинство простофиль, что каждый день управляли поездами. Дома перед зеркалом она тренировала мужеподобную походку и низкий голос. Однажды ей даже разрешили быть проводницей. Ее задачей было ходить за начальником поезда, пересчитывать пассажиров и расспрашивать об их маршрутах для общенациональной статистики. Это приключение длилось четыре дня. А после — еще пять лет ожидания. Только в конце восьмидесятых женщинам наконец разрешили обучаться на машинистов. Тогда ей было уже тридцать восемь лет. Она записалась самая первая и самая первая получила свидетельство. Не было на свете ничего прекраснее мгновения, когда локомотив набирал полный ход и она мчалась ранним утром среди туманных полей, распугивая косуль. Она чувствовала душевное спокойствие. Была только она, кабина машиниста и скорость. На протяжении восьми лет она каждый день с нетерпением ждала момента, когда закроется дверь кабины и поезд тронется. Все изменилось в тот вторник, когда мужчина в клетчатой пижаме встал на пути. Она видела его совершенно отчетливо. Он улыбнулся ей. Седые волосы, в уголке рта зажата сигарета. Он улыбнулся и раскинул руки, как делают, когда желают обнять того, по кому давно скучали. С распростертыми руками он встречал ее. И она никогда не забудет тот глухой звук удара, когда тело оказалось под шасси локомотива, грохот, запоздалое торможение. У этого мужчины было трое детей и жена, а еще гора долгов, которую, как он думал, он похоронит под колесами локомотива. Прошло два месяца, прежде чем она снова смогла вернуться в кабину. И всего две недели, прежде чем на путях появился еще один — мальчик в кожаной куртке, наушниках и с прижатым к груди плеером. Он не улыбался, выглядел испуганно, загородившись руками, будто защищаясь от побоев. Из одного наушника еще звучала музыка, Эдна услышала очень тихий бас, рухнув на колени на щебень возле мальчика. Мальчик прожил еще две песни. То был ее последний день в качестве машиниста. Больше она в кабину не вернулась.

Посетители кафе засуетились, один за другим доставали кошельки. Розвита стала складывать вместе опустевшие стулья. Когда все разошлись, она подсела к Эдне и выложила на стол свою электронную сигарету.

— Как ты думаешь, — Эдна большим пальцем указала за спину на светло-зеленый дом, — думаешь, она правда хочет… ну, ты понимаешь.

Розвита пожала плечами и встала.

— Мне кажется, она слишком зла для этого. Кто злится, тому есть что терять.

Вернувшись, она принесла бутылку «Егермейстера» и две рюмки, наполнила обе до краев и одну подняла.

Эдна лишь пригубила.

— Думаешь, она сумасшедшая?

Розвита поставила пустую рюмку на стол.

— А кто нет? Мы миллионы лет торчим на этой планете, эволюционировали уже с ног до головы, пьем капучино и «Егермейстер», у нас есть радиоуправляемые машинки, искусственные ногти, помпы для увеличения пениса, кокаин и кресла-качалки, канарейки, войны беспилотников и яблочные ароматизаторы, — и при всем при этом мы все равно находимся во власти любви и желания быть чьим-то счастьем, во власти усталости и людей, подаривших нам жизнь, и вынуждены постоянно бороться с ленью. Так что, по-моему, быть психически здоровым — уже аномалия.

Двумя глотками Эдна осушила рюмку. Согревающий ликер потек в ее слабый желудок.

— Мне не хватает скорости, — сказала она спустя некоторое время. — Я скучаю по пустынным перегонам и ощущению свободы.

Розвита кивнула и подлила ей.

— Если хочешь, — сказала она, — я возьму тебя как-нибудь покататься на своем мотоцикле, в коляске. Часа в четыре утра автобан почти полностью в нашем распоряжении. И потрясающие горные перевалы.

Эдна похлопала Розвиту по тыльной стороне ладони. «Мы с ней как