Я не знал, с чего начать, но Мария Виктория помогла мне:

— Расскажи, что стало с тем врачом?

— Что стало? Мы отправляли ему посылки для дяди Арона, но он так и не сообщил, дошли ли они.

У отца депрессия чередовалась с состояниями глубокого покоя, но разум его не успокаивался ни на минуту. Он все время говорил о своих навязчивых идеях. Он не отдыхал сам и нам тоже не давал.

В один из моих визитов отец вспомнил о своем приятеле-враче:

— Не понимаю, мы все шлем и шлем ему вещи, а он даже из вежливости не отвечает.

— Это же не ему посылки, а твоему брату. Он ничего нам не должен, — ответил я отцу.

— Ты такой наивный, что у тебя даже тени сомнения не возникает. Повзрослей уже, пожалуйста, потому что мир жесток, грязен и жалок, и ты должен научиться с этим жить.

— Может, он ничего не получил, может, он выслал подтверждение, но письмо не дошло. Зачем настраиваться на худшее и ожидать надувательства?

— Чтоб не повторять ошибок. Я жизнь прожил, а ты еще нет, и знаю, как люди ведут себя, когда обстоятельства их принуждают. Кто он такой, этот мой друг? Я не знаю. Мы были знакомы пятьдесят лет назад. Он такой же, как был, или жизнь его изменила? Не хочу показаться предвзятым, но надо выяснить, кто это. Предлагаю сделать так: пусть мама напишет ему, и посмотрим, ответит ли он, и что именно. Все указывает на то, что это жульничество.

— Говоришь, твой приятель был заикой? Может, ему так же сложно писать, как и говорить, — я попытался все свести к шутке и добавил: — Это хорошая идея, чтоб мама написала ему, но пока что я бы продолжил слать посылки.

Отец неохотно согласился.

Мы отправили письмо в надежде получить скорый ответ, но у советской почты было много серьезных недостатков: письма терялись и исчезали бесследно, будто их никогда и не отправляли.

Через неделю отец начал спрашивать, не было ли новостей. Я просил его потерпеть, потому что письма всегда задерживаются. Тогда он успокаивался на время, но дни шли, а ответа не было, и отец начинал поглядывать на нас осуждающе. Хотя мы и сами понимали — факты говорят в пользу его прозорливости.

Интересы моего отца в то время не ограничивались ожиданием корреспонденции. Внезапное возникновение из небытия этого московского приятеля не только усилило его скепсис, но пробудило воспоминания. Он погружался в прошлое и пытался связать его с настоящим. Иногда мы об этом говорили. И всякий раз эти беседы были неожиданными.

Хосе Мануэль перебил меня:

— Мы тоже редко говорим с родителями, потому что это не в наших привычках. Едим в тишине и каждое наше слово будто требует разрешения: «а ну, успокойся» было привычным ответом в детстве.

Мария Виктория согласилась:

— У нас дома была похожая обстановка, но меня это мало волновало. У меня был свой мир, свои интересы, а у родителей — свои. Но мы любили друг друга, и это главное отличие моей ситуации от твоей.

— Думаю, не все было так просто, на самом деле: конфликт — это тоже форма установления отношений, и иногда при помощи него люди маскируют сильную привязанность. Если не брать во внимание форму, то по содержанию у нас похожие истории, — заключил я.

— Не думаю: ты так описываешь отношения с отцом, будто вы в греческой трагедии играете. А у меня были просто отношения, которые никак не определили мою судьбу. Думаю — ты уж прости, что я так говорю, — твоя история для тебя просто повод попозировать всласть.

— Возможно, я просто жертва невроза, в то время как ты считаешь себя уравновешенной и рациональной. И если так, мне удивительно, как легко ты жонглируешь вымышленными или реальными страданиями человека, которого ты едва знаешь, — ответил я, не скрывая раздражения.

— Я не хотела никого обидеть, — поспешила заверить Мария Виктория.

— А ты и не обидела, но твои выводы кажутся мне поспешными.

Дина, которая на моей обидчивости собаку съела, решила вмешаться, пока ситуация не вышла из-под контроля:

— Я все молчала, так что теперь меня послушайте, — проговорила она, соблазнительно улыбаясь. — Я могу говорить от лица матери и от лица дочери. Думаю, все мы на одном сойдемся: наши родители не являются одновременно нашими друзьями, и мы не можем от них этого требовать. У них своя роль, в которой есть место конфликтам и непониманию.

— У меня все не так, — расстроенный, я перебил ее. Но взгляд ее заставил меня сдержаться.

— Предлагаю сменить тему. Пожалуйста, — тут она жестом показала закругляться, — заканчивай свой рассказ.

— Договорились.

Мне очень хотелось сказать что-то очень меткое и гениальное, чтоб все немного расслабились, но ничего не приходило мне в голову.

Признаюсь: я тоже страшно устал, не меньше моих слушателей.

Пока я сидел с отцом, мать отдыхала в соседней комнате. Это была пятница, почти полночь. Мы уже посмотрели очередную серию нашего любимого «Закон и порядок»[33]. Обычно отец засыпал под телевизор, но эта серия немного взбодрила его. Иногда он пропускал те или иные повороты сюжета, особенно моменты, на которых он не мог попрактиковаться в своем любимом виде спорта: предсказывать, кто на самом деле убийца, как его вычислят и как будут судить. Он часто ошибался, поскольку его личные предпочтения не очень-то совпадали с представлениями сценаристов об интриге.

«Закон и порядок» немного разнообразил полицейско-сериальную рутину благодаря оригинальной структуре серий: каждая из них состояла из двух частей, связанных с делом. В первой части совершалось преступление, полиция расследовала его, проводя зрителя сквозь множество увлекательных перипетий, добиралась до виновника и арестовывала его. Во второй части преступника предавали суду строго по закону. Главный посыл сериала состоял в том, что полиция должна работать эффективно, а правосудие должно быть объективным, то есть этот телевизионный продукт вполне отражал основные ценности тогдашнего североамериканского общества.

Но в ту пятницу из-за ошибки следствия и определенных недочетов в законах, которыми изворотливый адвокат подсудимого не преминул воспользоваться, подсудимый был признан присяжными невиновным, и судья отпустил его.

Отец очень внимательно следил за сюжетом, и вердикт показался ему несправедливым. Он высказал мнение, что дело следует пересмотреть, а прокурор должен подать апелляцию. Как зритель (и никому не известный соавтор) отец был уверен, что еще будет продолжение, в котором справедливость таки восторжествует.

— Сомневаюсь. Каждая серия заканчивается вердиктом, — сказал я отцу, не имея ни малейшего желания затевать спор на пустом месте.