Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я нахмурилась.
– Такое ощущение, словно ты хочешь избавиться от меня.
– Не говори глупости… дело абсолютно в другом.
– В чем же? – с вызовом спросила я.
Он молчал. Я начинала злиться:
– Ответь мне.
Тео сделал глубокий вдох:
– Рядом со мной лучше не находиться.
– Кому лучше?
– Тебе.
– Бред.
– Я серьезно, Ниса.
– Говорит парень, который подарил мне первый поцелуй.
Тео не смог скрыть своего удивления.
– Черт… прости.
– За что ты извиняешься? За то, что поцеловал меня?
– Это было ошибкой.
– Какого черта, Тео? – вспылила я, не в силах подавить обиду и замешательство.
– Ниса, – оборвал он меня резким тоном, – вот именно поэтому тебе надо позвонить отцу, Ниса.
– Почему? Дай более развернутый ответ.
– Потому что это больше не повторится, это было ошибкой, – с нажимом сказал он.
Я выдержала его взгляд.
– Кого ты обманываешь сейчас? Меня или себя?
– Позвони отцу и скажи, чтобы забрал тебя, – вместо ответа потребовал он.
– Я не могу! – вновь повысив голос, крикнула я. – Ты не понимаешь, что я сейчас не могу говорить с ним?! Он там был. Я видела страх в его глазах, когда он смотрел на меня, он видел, на что я способна! Я не могу позвонить ему и как ни в чем не бывало начать диалог!
Я замолчала, слезы стояли в глазах.
– Не заставляй меня, Тео, – еле слышно пробормотала я.
Меня злила собственная слабость. Но я больше не могла проявлять стойкость.
– Он будет смотреть на меня иначе. Я знаю это. Я потеряла маму, моя сестра меня ненавидит. Я не могу встретиться лицом к лицу с отцом и понять, что он… что он тоже увидел во мне монстра, Тео.
Он поджал губы и напряженно кивнул:
– Пошли в дом.
Я почувствовала, что мой отказ звонить отцу ему не нравится и даже злит. Однако он больше не давил на меня. Тео спрятал зажигалку за ремень брюк, словно настоящий пистолет, и вышел из машины. Движение было механическим, будто он сделал это по инерции и точно не впервые. Уже тогда я заподозрила его во лжи, но тут же себя отругала. Я сказала себе, что ему нет смысла мне врать, и пошла вслед за ним, всецело желая доверять и не сомневаться. В тот момент он был единственным моим убежищем. Я не могла сомневаться в нем. Де Лагас был моим якорем.
Мокрая одежда подсохла у печки в машине. Дом встречал теплом и ярким светом, от которого рябило в глазах. Тео держался отстраненно. Мне не нравился этот холод. Я поймала его за локоть и примирительно улыбнулась.
– Я позвоню отцу завтра. – Я замолкла. – Если буду готова. Но скажу ему, что я с тобой.
– Думаешь, это хорошая идея – говорить обо мне?
– Я уверена, он знает, что Клэр врет.
Тео посмотрел на меня пристальным взглядом:
– То есть ты уверена, что она врет?
– Конечно, – пылко ответила я. – Ты думал, я засомневалась в тебе?
Он молча уставился мне в глаза.
– Я уверена в тебе на все сто процентов! – воскликнула я. – Ты не мог напичкать ее наркотиками и… – «Изнасиловать» я не смогла произнести вслух.
Де Лагас резко отвернулся и опустил голову, будто слышать подобное доставляло ему физическую боль. И мне стало так жалко его в тот момент. Я знала, каково это, когда на тебя наговаривают и настраивают против даже любящую мать. Я обняла его со спины и уткнулась носом ему между лопатками. Мышцы его спины напряглись от моей близости, но он не оттолкнул. В тот момент я не знала, каким разрушающим может быть чувство вины. И что именно оно заставляло плечи Тео опускаться под гнетом стыда.
– Порой я мечтаю сбежать от них и никогда больше не видеть, – шепотом призналась я. – Ночами представляю, как забираю паспорт, все необходимые вещи и просто-напросто исчезаю из их жизни. Словно меня никогда и не было. Я грежу этой свободой… Мечтаю о месте, где смогу раскидывать свои наброски по всему дому, без страха, что их кто-то увидит. Мечтаю жить в месте, где я не должна оправдываться и просто смогу быть собой.
В голосе было столько желания, столько отчаяния, что даже мне стало не по себе. Тео обернулся.
– Здесь ты можешь быть собой, Ниса. Ты можешь писать картины.
Я грустно покачала головой:
– Уже слишком поздно, Тео. Я не могу ничего написать… Я не могу ничего создать. Словно кто-то нажал на выключатель и в одно мгновение я разучилась всему, что знала.
– Выключатель в твоих руках, – уверенно произнес он.
– Я не контролирую то, что создаю. Оно приходило откуда-то сверху, лилось из меня на бумагу. А сейчас… сейчас внутри пусто.
Тео смотрел на меня таким взглядом, что я без слов поняла: он знает, каково это – не контролировать свое творчество, не иметь никакой власти над происходящим, попадать в поток и изливать свою душу на полотне или же гипнотизировать чистый лист, не в состоянии создать хоть что-то.
– Это невероятное ощущение, да? Когда что-то завладевает тобой и ты не знаешь, как получилось то, что ты сделал. Но в тебе столько всего, – прошептала я. – Ты горишь и горишь. Творишь и творишь. Время протекает незаметно, жизнь теряет всякие очертания. Самое главное – то, что происходит на бумаге. Жизнь, которую ты воссоздаешь взмахом кисточки или черканьем карандаша.
Он коротко кивнул, но не выглядел воодушевленным.
– А затем наступает пустота, – неожиданно отозвался он. – И вместе с ней чувство беспомощности – невозможность воссоздать жизнь и вдохнуть ее в полотно. Полнейшая апатия.
И по моей коже побежали мурашки.
– Ты тоже это испытываешь? – в неверии пробормотала я.
– На смену пустоте приходит мрак и порождает в тебе монстров. Они пожирают тебя изнутри. Питаются твоим страхом и бессилием. Но ты позволяешь им это делать. Отдавая всецело контроль, ведь в их присутствии начинаешь чувствовать себя живым. Боль. Страхи. Терзания. Ты ощущаешь эти эмоции всеми клеточками, но счастлив испытывать хоть что-то. Позволяешь им взять верх над собой.
– Я не позволяю, – глухо ответила я. – Клэр позволяла, и они уничтожили ее. Превратили в чудовище.
– Ты не Клэр, – успокаивал он.
– Хочешь сказать мне, что я не чудовище?
– У всех нас есть темная сторона… Вопрос в другом: больше ли в тебе света? Уверен, что да.
– Ты не посмотрел всю мою папку? – прошептала я. – На самом дне скрыты мои монстры. И, поверь, они не боятся света. Они сильнее. – Я смотрела ему в глаза. – Порой они вырываются наружу, и я пишу их… вдыхаю в них жизнь. Они питаются моей грустью, печалью и безнадежностью. Но чаще всего я боюсь их так сильно, что не позволяю выбраться. В редких случаях, когда сражаться уже нет сил, я выплескиваю их на бумагу.