предыдущий червонец исчез в его ладони так незаметно, будто проходимец заканчивал цирковое училище по специальности "фокусник".

— Рожа не треснет? — уточнил я, угрожающе сжав кулаки. — Кто мне помешает выйти? Ты, что ли, сопля городская?

— Ну-ну!.. — угрожающе проговорил местный одежный магнат. — На штаны можешь не надеяться. Я бы и куртку с тебя снял, но кому этот балахон нужен? Один ты — переросток нашелся.

— Тогда скидку надо — за неликвид! — осклабился я.

— Какой ушлый деревенец! Вали уже! За калитку выйдешь — и сразу налево, увидишь высокую липу, за ней свернешь— и как раз окажешься около того места, где тебе повезло меня встретить, — черта с два он назвал правильные ориентиры, явно готовил какую-то гадость!

Так что черта с два я послушал его слова. Напротив — быстро зашагал совсем в другую сторону, по улице Подольской, а потом по проселку, лесной опушке и бездорожью — туда, где спустя пару лет разольется Цнянское водохранилище. Сейчас там места были довольно глухие, на живописном холме, который вскоре станет островом, шумели дубы, вокруг деревушек Цна и Йодково рос сосонник — благодать! Вот где я чувствовал себя как рыба в воде!

Если и имелись у меня до этой прогулки и покупки некие идеалистические мысли по поводу "предприимчивых и работящих людей, которых зажимает тоталитарный коммунистический режим", то теперь они исчезли. Ну да, были типы вроде Постолаки — они делали свое дело ради материальной выгоды своей и остального рода человеческого, не особенно заморачиваясь по поводу чистоплотности. А были такие, как этот фарцовщик. Ничем он не лучше того же прости-Господи-Серёжи. Такой же гад и такой же бандит. Защищать подобных персонажей от разбойников и играть в Гая Гисборна? Нет, не в этом случае… Может и в Минске где-то трудились непонятые и непринятые советским обществом цеховики и торговцы, которые принесли бы немало пользы при внедрении элементов рыночной системы, но не эти — точно. Эти продолжат продавать контрафакт и паль, дурить покупателей и крохоборничать…

Заело меня? Заело! Жалко двести десять рублей за куртку? Да еще как! Почти две моих зарплаты в "Маяке", ёлки! Совсем поохреневала фарца!

Я всё время оглядывался — казалось, что за мной следят. Но никого заметить так и не удалось — вроде как редкие прохожие были совершенно случайными людьми. Всерьез нервничая, я добрался до Зеленого Луга и, попетляв между домами, снова попытался рассмотреть в отражениях магазинных витрин и боковых зеркалах автомобилей погоню. Не рассмотрел!

Или я постепенно становился параноиком от жизни такой, или — слежка была прям профессиональной. Как говорил МОЙ — не Белозоровский — отец: "Если у вас паранойя, это не значит что за вами не следят". А посему в подъезд многоэтажки, где располагалась наша квартира, я входил с опаской.

Как оказалось — очень даже не зря.

Глава 20, в которой дерьмо случается

Бывают дни, в которые всем на вас наплевать. Не звонит телефон, не здороваются знакомые на улице, никто не зайдет за спичками и не придержит автобус на остановке. Старого знакомого, к которому заходишь одолжить удлинитель или стрельнуть "болгарку", нет дома, ремонт обуви, куда срочно нужно попасть ибо расклеились боты— закрыт, дозвониться кому-то, кто позарез нужен, совершенно невозможно.

Иногда в такие дни радуешься — наконец-то, мол, меня в покое оставили. А иногда сетуешь — ну вот, мол, как кому-то от меня что-то — так да! А как мне — так хрен там!

А бывают и другие дни: когда оказываешься нужен решительно всем в одну и ту же секунду! Стучат в двери, звонят на домашний, звонят на мобильный, на скайп и даже в утюг и лейку от душа! В форточку в это время влетает голубь и начинает разносить хату, сосед резко решает залить тебе весь новый натяжной потолок, а ты сидишь в самом нужном месте в самой неподходящей для бешеной активности позе и никак не можешь понять причин такой популярности.

Последнее время мои дни были первого типа: что бы я ни творил, всё сходило с рук. Никому я был не нужен. Никто всерьез не пытался меня вызвать на откровенный разговор, отдубасить или прикончить. Это настораживало — ответка должна была прилететь еще после фруктового дела — я не верил что абибоки из транспортной милиции были последней ласточкой в этом деле, да и афганская эпопея как-то слишком тихо улеглась. Я предпочитал об этом не думать: в конце концов, спецслужбы бдят, меня явно пасут, так что — может и пронесет. Надо продолжать гунть свою линию, прилагать максимум усилий, причиняя добро и нанося радость, а остальное — приложится.

Но теперь, после моего финта ушами в Сельхозпоселке чуйка просто орала: ща-а-а-с! Щас начнется!

Я был весь на нервах, напряженный как сжатая пружина, и едва не вломил спускающемуся по лестнице подъезда незнакомому мужчине в серой куртке: слишком уж резко он появился в поле моего зрения. На лифте не поехал: ну его к черту этот лифт, побежал вверх своими ногами, останавливаясь и прислушиваясь. Чудилось, что в подъезде кто-то шаркает и переговаривается.

А еще — пахло сигаретами. Удушливый аромат "Астры" шибал в нос и неистерпимо хотелось кашлять. Сунув ключ в замок я судорожными движениями прокрутил его и как был — в ботинках, рванул на балкон, к сейфу. Ну не идиот? Ружье — с не присоединенными стволами, патроны — в пачке, Гос-с-поди, какой идиот!

Рассыпая патроны по полу, я сунул горсть в карман куртки и побежал обратно к двери, проверить — запер ли? Стволы никак не желали присоединяться — одни железные хреновины категорически не попадали в другие!

— Ста-а-аять, соседушко! — раздался вдруг знакомый до боли голос. — Брось ружье, руки вверх, а то прострелю тебе живот!

Дверь была распахнута, на пороге стоял Эрнест и целился в меня из пистолета. Пистолет напоминал "парабеллум", но был гораздо более… Советский? Я в итоге узнал оружие: спортивный, Марголин — вот что это было такое.

— Два шага назад, Белозор! — выглядел столичный пижон очень худо.

Да какой пижон? От былой его красоты и лоска не осталось и следа! За недели, что мы не виделись, Эрнест осунулся, под его глазами пролегли чернушные круги, руки тряслись, волосы были всклокочены, засалены и неопрятны, а одежда пребывала в самом плачевном состоянии. Взгляд мажора отливал безумием: зрачки глаз то сужались, то расширялись он пару раз за это время даже шмыгнул носом!

— Накроман, штоле? — мой язык как обычно лез поперед