— Так вот кем ты себя вообразил? — подскакиваю я на ноги. — Чёртовым учителем?!

Ульман тоже встаёт со стула, обходит круглый столик и замирает напротив меня:

— Советую, не устраивать сцен, Сабрина. Как и, вообще, не делать глупостей. Например, таких, как натравить на меня своего парня. Видишь ли, все мои уроки запечатлены, как история. Ты же не хочешь, чтобы твой личный кошмар стал достоянием общественности? Я могу устроить при необходимости.

Боже… Он снимал то, как насилует девушек? Меня?!

— Хорошо, — медленно киваю я, делая шаг ближе к нему. — Обойдёмся без сцен. Но… Надеюсь, ты всё же простишь мне моё негодование.

Я хватаю эту мразь за плечи и со всего размаха врезаю ему коленом между ног. Ульман выдыхает с шумом, хватается руками за причинное место и сгибается пополам. Я склоняюсь к его уху и шиплю:

— Советую, не возвращаться в дом своего братства, потому что мой парень не будет таким добрым, как я. Да, урод, он тоже всё знает. Поэтому лучше иди сразу в полицию — целее будешь.

Я распрямляюсь, киваю Тине, которая всё это время сидела недалеко от нас, и направляюсь обратно в её машину. Через минуту за спиной раздаётся какой-то шум и взволнованные пересуды немногочисленных посетителей. Оборачиваюсь. Ульман распластался на полу, а Тина нависает над ним. Она смачно плюёт в его сторону и бросает:

— Мразь.

Затем подруга разворачивается и идёт в мою сторону, а Ульман ловит мой взгляд и, тяжело дыша от распирающей его ярости, кричит:

— Ты пожалеешь об этом, сука! Ещё как пожалеешь!

— Посмотрим, кто из нас будет жалеть сильней, — тихо замечаю я и сажусь в машину.

Тина забирается в салон следом за мной, смотрит на меня мгновение, а затем извиняется:

— Прости, не смогла сдержаться.

— То, где я бью его между ног, придётся вырезать, — глухо замечаю я.

— Вырежем, не проблема. Но ты уверена, что хочешь этого? Твой отец… мама… У тебя больше не выйдет скрывать от них то, что с тобой случилось.

— Я всё решила, Тина. Поехали.

Меня трясёт от страха, я заранее жалею папу, которого эта новость раздавит, но не могу поступить иначе. Ульман должен получить по заслугам. Такому больному уроду, как он, не место на свободе.

Подруга кивает, заводит двигатель и отправляет машину вперёд.

Через несколько минут мы останавливаемся у здания полиции. Я не даю себе времени на сомнения и сразу же выхожу из машины.

Дежурный полицейский за стойкой встречает меня вежливой улыбкой, но от женщины меня отвлекает пришедшее на телефон сообщение от Гилла:

«Сабрина, я придурок, прости меня. Этого урода не оказалось дома. Я вернулся за тобой, но… Ты в порядке? Где ты сейчас? Почему не берёшь трубку?»

Я блокирую телефон, смотрю на женщину-полицейского и выдыхаю:

— Я хочу написать заявление об изнасиловании.

* * *

Детектив, которая взялась за моё дело, отпускает меня примерно через час. Родителей полиции пришлось предупредить сразу, потому что на момент изнасилования мне было семнадцать лет, и теперь они (да-да, Виола тоже находится здесь) взволнованно расхаживают туда-сюда по коридору.

— Могу я переговорить с тем из вас, под чьей опекой Сабрина находилась в свои семнадцать лет? — спрашивает женщина-детектив, привлекая внимание родителей.

На папу больно смотреть, кажется, он уже обвинил во всём себя. У меня начинает печь глаза и неприятно свербеть в носу. Папа кивает детективу, украдкой целует меня в волосы и скрывается вместе с женщиной за дверью.

Мы с Виолой остаёмся наедине. В её глазах застыли слёзы. Она осторожно разводит в стороны руки, словно боится, что меня может спугнуть любое резко движение с её стороны, и я тут же бросаюсь в её объятья.

Через пару секунд мы обе тихо плачем.

— Девочка моя, мне так жаль, — причитает она, с силой прижимая меня к себе. — Это всё я… Я виновата… Я не должна была тебя оставлять… Не имела права, появляться в твоей жизни, как праздник, и снова исчезать. Это моя прямая обязанность — оберегать тебя. А я не уберегла… Как же ты справилась?.. Боже, ты была совсем одна… Тебе было не с кем поделиться своей бедой… Какая же я дура… Прости меня, моя маленькая… Ты имеешь полное право меня ненавидеть…

— Перестань, мам, — шмыгаю я носом. — В этой ситуации виновен только одни человек — Энтони Ульман. И он получит по заслугам. Я тебя не ненавижу. Никогда не ненавидела.

— А должна! Я столько раз тебя подводила… Заставляла краснеть за себя…

— В этом твоя изюминка, Виола Брукс, — усмехаюсь я сквозь слёзы. — И я люблю тебя именно такой: чокнутой и непредсказуемой.

— Любишь? Правда?

— Правда. Прости за то, что наговорила тебе сегодня. На самом деле, я так не думаю.

Мама отстраняется, заключает моё лицо в ладони и тихо выдыхает:

— А может, я и верно поступила, оставив твоё воспитание отцу. Вон какой ты сильной и разумной выросла. Ты невероятно сильная, моя милая. И смелая. Я так тобой горжусь.

— И я горжусь тем, что ты моя мама.

— О, Сабрина! — вновь притягивает она меня к себе и зацеловывает.

За спиной скрипит дверь, я отстраняюсь от мамы и тут же попадаю в медвежьи объятья папы. Он прижимается губами к моей макушке и шепчет:

— Птичка, в полиции нам помогут — они накажут ублюдка. Но, если честно, я бы с большим удовольствием свернул ему шею своими руками.

— Слава Богу, что наша дочь разумнее тебя! — воодушевлённо замечает Виола. — Никакого рукоприкладства, герой. Для наказаний существует закон.

— Поехали домой, пап? — смотрю я на него снизу. — Приготовим наши любимые горячие бутерброды.

— Всё, что хочешь, птичка.

Я обнимаю его за талию и смотрю на Виолу:

— Ты с нами, мам?

— Только если вы не будете обжаривать на масле мою порцию. Я против лишнего холестерина!

— Она не меняется, верно? — тихо замечает папа.

— Наша знакомая и привычная Виола Брукс, — так же тихо смеюсь я.

Машину Тайлера я вижу ещё на подъезде к дому, сам он сидит на ступенях крыльца. Он поднимается на ноги, когда мы выходим из джипа папы, и направляется нам на встречу.

Я смотрю на родителей:

— Я скоро вас догоню, ладно?

Папа, не хотя, кивает, и мама подхватывает его под локоть, чтобы скорее утянуть в дом.

Тай тут же меня обнимает и горячо выдыхает в волосы:

— Проклятье, ведьма. Я уже не знал, что думать… Прости меня, ладно? Как был психом, так и остался. А обещал тебе совсем другое. Мне так жаль.