— Я надеялась увидеться с тобой утром, — сказала она в открытую, и слова соскочили с ее языка сами по себе.

Несколько мгновений герцог молчал.

— Я… — начал он наконец.

— Я знаю, что ты очень занят, — перебила мужа Джемма, — но мы так давно женаты, что не должны лгать друг другу, Элайджа.

— А я бы подумал, что чем дольше длится брак, тем больше неправды накапливается между супругами.

Джемме было неприятно, что ее сердце так и подскочило в груди, когда на его губах появилось некое подобие улыбки.

— Я бы предпочла обратное, — сказала она. — Я подумала, что ты написал свою записку из-за того, что недопонял моих последних слов, обращенных к тебе. Я сказала, что не хочу играть последнюю игру в матче с герцогом Вильерсом. — Она затаила дыхание.

Выражение лица герцога не изменилось, и она опустила глаза на затянутые в перчатки руки. Как же она глупа — сама создала ситуацию, соткав ее из тонкого воздуха. Он так рано уехал из дома, потому что был занят. Как же она глупа! Сердце Джеммы билось в унисон с теми обвинениями, которые она мысленно бросала самой себе.

Элайджа откашлялся.

— Могу я присесть рядом с вами, герцогиня? — спросил он.

Джемма почувствовала, как на ее губах заиграла улыбка, вызванная его ласковым голосом.

— Да, — кивнула она. И еле слышно добавила: — Герцог.

— Я подумал, что ты выразила желание прервать нашу последнюю игру, — сказал он, присаживаясь рядом с ней.

Стянув с рук перчатки, Джемма прикоснулась к его щеке.

— У тебя усталый вид, Элайджа, — промолвила она.

— Так это не последняя наша игра? — спросил герцог, демонстрируя жене свою знаменитую вежливую настойчивость, которая, вероятно, и вознесла его на верхушку правительства.

— Да нет же, я говорила о Вильерсе, — сказала Джемма. — Я собиралась отказаться от матча с Вильерсом и не играть последнюю игру.

— Ему это не понравится, — заметил Элайджа.

Джемма рассмеялась.

— Ты жалеешь собственного соперника?

— Леопольду никогда не везло в любви.

— Я буду играть с ним в другие игры, — пообещала она, — но не с завязанными глазами и не в постели.

Его губы прикоснулись к ее губам — всего лишь слегка погладили их, но от этого прикосновения по телу Джеммы пробежала дрожь. И дело даже не в ее чувственности, а в том влиянии, которое он на нее оказывал. Но сколько же зла было между ними прежде!

— Мне тоже надо уехать из Лондона, — сообщил Элайджа. — Пит устраивает встречу в своем загородном доме, поскольку парламент на несколько недель уходит на пасхальные каникулы. — Глубокое, неприкрытое сожаление в глазах герцога подтверждало его слова.

— Как долго тебя не будет? — поинтересовалась Джемма, спрашивая себя, могут ли давно женатые супруги чувствовать такое же волнение, как и недавно познакомившиеся любовники.

— Я скажу ему, что должен вернуться на королевский праздник, который будет двадцать шестого, — ответил он, снова целуя ее. Но Джемме был нужен не только поцелуй, поэтому она обвила руками шею мужа и привлекла его к себе. Такой знакомый запах — запах ее Элайджи… А его поцелуй имел сложный вкус власти и еще чего-то такого, что обещало…

Однако все ее мысли исчезли, когда его рот накрыл ее губы — властно, уверенно. От Элайджи исходила такая сила, такая мощь, что Джемма почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы.

Он не прикасался к ней. Ее руки не гладили его плечи, не ворошили парик. Только их губы соединились в страстном поцелуе.

Они продолжали целоваться, когда в дверь громко постучали и в кабинет заглянул мистер Каннингем. Джемма заметила, что лицо секретаря ошеломленно вытянулось. Похоже, мистер Каннингем был лучше осведомлен о плачевном состоянии их брака, чем она сама. Но Элайджа даже не оглянулся.

— В чем дело, Рансом? — спросил он, не сводя глаз с Джеммы и улыбнувшись своей мимолетной неповторимой улыбкой.

— Еще несколько узников сбежали с корабля, — объяснил Каннингем.

— Говорил я им, что не стоит, черт возьми, запирать людей на корабле, — проворчал Элайджа.

— Ты хочешь сказать, что преступникам не место на военном корабле? Или что для этого выбрали неподходящую часть реки?

— Так тебе об этом известно? Ты не перестаешь удивлять меня, Джемма. — Он снова склонил к ней голову.

— Я уеду до твоего возвращения домой, — сказала она спустя некоторое время.

Джемма слегка задыхалась, была счастлива и напугана одновременно.

— Ох, не надо бы отпускать тебя туда, — вздохнул Элайджа.

Джемме показалось, что приглушенные крики из соседних комнат внезапно стали гораздо громче.

— Они захотят, чтобы я обратился в палату лордов и спросил, как поступить, — пробормотал он, взяв ее лицо в ладони.

— И что ты скажешь? — с усилием проговорила она.

— Я всегда считал… — он погладил ее губы своими губами, — что использование кораблей… — еще один поцелуй, — это чудовищная ошибка.

Шум из-за двери стал до того громким, что Джемма высвободилась из объятий мужа и встала. Однако она еще не была готова уйти.

— Почему? — спросила она.

Элайджа вполне в своем духе серьезно ответил на ее вопрос:

— Большинство заключенных — это безработные ветераны разных войн. Они не в состоянии найти работу, поэтому занимаются грабежом. Из кораблей вышли ужасные тюрьмы, потому люди только и думают, как бы сбежать оттуда. За первые три года заключения умирает каждый четвертый.

— Гнезда чумы… — выдохнула Джемма. — Я слышала, как о них разговаривают в соседней комнате.

Элайджа кивнул.

— Ты хороший человек, — проговорила Джемма, поправляя мужу галстук.

Он поймал ее руки, повернул правую ладонью вверх и поцеловал.

— Не всегда, — отозвался герцог.

— Когда дело касается чего-то очень важного, — сказала она.

— Мне начинает казаться, что все как раз наоборот, — заметил Элайджа. — Потому что самое важное — это ты. — Подержав ее руки в своих руках еще несколько мгновений, он выпустил их. — Двадцать шестого я приеду прямо на королевскую яхту, Джемма. И буду искать там тебя.

До этого мгновения Джемма не понимала значения слов «поющее сердце», но когда она пробиралась сквозь заполненные людьми комнаты, в которых каждый говорил что-то о милости к заключенным, о ссылке в другие страны, изгнаниях, казнях, повешениях, Джемма не могла перестать улыбаться. И заставить замолчать чудесную песню, звучащую в ее груди.

Вдовий дом

3 марта 1784 года