– Архип Лукич, она жива и здорова, значит, это не Орлов.

– Судя по всему, – согласился Щукин. – Жду в прокуратуре.

Щукин расстроился – Гена это понял по тону начальника. Где же теперь искать убийцу и похитителя картины? Вообще-то есть один шанс: ловить его на Ладу. Но Архип Лукич на такое не согласится.

Они целый день ломали голову, каким образом выйти на убийцу. И только предложение Гены оставалось более-менее состоятельным, но Щукин категорично его отвергал:

– Вы отдаете себе отчет, чем это грозит? Преступник опытный…

– Извините, Архип Лукич, что перебиваю, но с опытом у него не все в порядке, – сказал Гена. – Многовато он допустил ляпов.

– Или умело их сляпал для нас, чтобы мы над его ляпами сдвинулись, – произнес Вадик. Редкий случай: он принял сторону Гены, считая, что Ладу надо использовать.

– Прошу не забывать немаловажный факт, – продолжил Щукин, – он уже знает, что на квартире Лады была засада.

– Архип Лукич, я ему не говорил, что сижу в засаде, – вставил Вадик.

– Не остри! – строго оборвал его Щукин.

– Но я серьезно, – надулся помощник. – У меня на лбу не написано, кто я и где работаю. И не я на него напал, а он на меня. Я ни слова, ни буквы, а он как вмажет…

– Потому что догадался, откуда ты, – был непреклонен Щукин. – Лада не проходила службу в спецвойсках, защитить себя не сможет, если вы провороните ее. Ахнуть не успеет, как он убьет ее тем же способом, что и ее мужа, – харакири. Нет, ребята, я пойти на это не могу.

– Архип Лукич, ничего не случится, обещаю! – убеждал Гена. – Мы с Вадиком будем постоянно пасти ее. Вы тоже не забывайте: он ищет ее, следовательно, найдет. Но когда найдет в музее, там мы действительно не поможем, потому что там нас не будет. Другого варианта не предвидится, концов нет и, кажется, не будет. Ну, как?

Щукин тер подбородок, вздыхал, ходил и думал. И как за спасительную соломинку, он схватился за трубку зазвонившего телефона.

– Архип Лукич… – услышал он робкий голос Лады. – Нельзя ли вас увидеть? Если можно, сейчас.

– Конечно. Что-нибудь случилось?

– В общем… да. Но это не по телефону. Пожалуйста, приезжайте в музей. Сейчас все расходятся, нам не помешают.

– Мы едем. – Щукин положил трубку, по очереди задержал взгляд на парнях. – Лада звонила. Что-то хочет сообщить. Поехали. Как раз у нее и узнаем, как она смотрит на ваше безумное предложение.

– Между прочим, нас Монтеверио ждет, – напомнил Вадик.

– Подождет, – бросил Гена. – У нас поважней есть дела.

– Иона Потапыч… Иона! – звала его Анисья.

– Чего тебе? – развернулся вполоборота Иона, нечаянно забывший о ней. Однообразная езда по городу отупляла, спасала только память, в которой он копался, ища ответ – кто держит пленницей Наташу и жива ли она.

– Кажись, карета та… Ну, что барышню увезла.

Иона напряг зрение, всматриваясь в длинную улицу, подернутую туманными сумерками. Темно-зеленая карета, которую тащила пара вороных красавцев, вывернула из-за угла справа, пересекла перекресток и шла впереди.

– Не ошибись, Анисья, – зачарованно глядя на карету, вымолвил Иона. – Та ли карета? По чему ты ее узнала?

– Окрас у ней особенный, – затараторила Анисья, встав за Ионой во весь рост. – Густой, одначе чистый. К тому ж ухожена карета, сам погляди. И на ей… звездочки золотые по краешкам. Иона Потапыч, та карета, та! Не сумлевайтесь!

Иона велел Анисье сесть и направил лошадь за каретой…

В тот промозглый ноябрьский вечер было очень поздно, когда помещица Гордеева с Ионой возвращались на квартиру, промерзшие, голодные и потрясенные нежданной смертью Мумина. Окончательно Иона добил Агриппину Юрьевну рассказом, как сам едва не стал жертвой тех же лошадей.

– Видать, пьяный правил, – предположила она.

– Ошибаешься, матушка, – возразил Иона. – Карета ехала по дороге, а уж засим возница направил лошадей прямо на меня. Да, было бы уместно думать, будто пьяные куролесят, кабы б не обстоятельство одно. В карете той видал я… Знаешь кого? Да не пугайся, не Владимира Ивановича, а воспитанника его – Поля… или Павла…

– Павла? – задумалась она. – Он велел кучеру на тебя ехать?

– Ну, не знаю, не знаю. То, что на Мумина наехали, в том нет моего сомнения. А хотели ли меня… не знаю. Только, Агриппина Юрьевна, карета, в которой Поль сидел, три дня нас преследовала. Я запомнил ее, вот те крест…

– Ничего не понимаю, – разволновалась помещица.

– Что тебе непонятно? Очень даже все понятно. Не желал воспитанник Владимира Ивановича, чтоб мы свиделись с Муминым, вот и переехал его. А теперь посчитай: смерть Лизы окутана тайной, внук твой едва не погиб… Опять же – как! Лизу лошадь сбросила, Никиту тоже сбросила. Лошади переехали Мумина, а он продал по доверенности твои имения. Ну и меня за малым не задавил. Что непонятно тебе?

– Фомка! – крикнула она кучеру. – К сыну моему поезжай!

– Слушаюсь, барыня, – отозвался тот.

– Чует мое сердце, не надобно ехать к нему, – пытался образумить помещицу Иона. – Неспроста Владимир Иванович прячется от нас, неспроста.

– Кончилось мое терпение, Иона, – говорила Агриппина Юрьевна. – Что же это получается? С Володькой повидаться не могу, а вкруг меня одна пустота образовалась. Своими глазами желаю видеть – болен он аль за нос нас водит.

Сколько ни дергал Иона шнур колокольчика у входа в знакомый дом, никто не вышел. Помещица приказала Фомке барабанить в дверь кулаками, пока ее не откроют. И вскоре, после того как грохот богатырских ударов кучера разнесся далеко окрест, послышался из-за двери брюзжащий женский голос:

– Кто тама? Чаво надобно?

– Отворяй! – зарычал Фомка. – Барыня Агриппина Юрьевна к сыну пожаловали.

За дверью послышались непонятные звуки, дверь со скрипом отворилась. Со свечой в руке в черном проеме застыла лоснящаяся рожа ключницы Улиты в исподнем и в шали, наброшенной на плечи. Фомка, заранее получив от барыни приказ, потеснил ее, Агриппина Юрьевна с Ионой вошли в дом под негромкое верещание Улиты:

– Да как смеете в дом чужой врываться? Слуг кликну…

Тут уж Агриппина Юрьевна не сдержалась, развернулась к ключнице и свирепо прошипела, наступая на бабу:

– Да ты кто такая, подлая твоя душа? Я в твой дом ворвалась али в дом сына? По кому такому праву ты распускаешь свой поганый язык?! Фомка! Научи мерзавку почтению!

А Фомке что – кулаком врезал по роже обнаглевшую ключницу, она захныкала, прося прощения. Помещица без торжества, а сердито проворчала:

– Так-то лучше. И запомни: вздумаешь перечить, лгать, козни строить, я с тебя шкуру спущу.