Вика, закончив свои организационные дела, заметила его на палубе. Она не удивлялась его уединению, казавшемуся со стороны странному длительному молчанию. Не спеша, подошла, стояла рядом и не мешала его одиночеству.

Он увидел ее:

– Ты знаешь, Виктория, мы плывем по тем же местам, как тридцать лет назад…

– Тридцать?… И почему вдруг, Виктория?

– У тебя красивое имя… Потому что та необычная поездка на теплоходе, после окончания школы, врезалась в память на всю жизнь.

– Юность – это прекрасно! Но оттуда и многие наши ошибки.

– Ничего случайного нет, особенно если оно запало в душу. Только в зрелые годы нам дано понять глубину романтических взаимоотношений. Вот сейчас с воды любой участок земли может казаться волшебным: выжженные поля – золотыми, лесные массивы – непроходимыми и дремучими, а одинокие избушки – укрывающими домовых и леших…

– Пожалуй…

– Романтика… Это важный этап. Почему так бывает, что в юности все мальчики влюбляются в одну самую красивую девушку в классе?

– А девочки в самого необычного, умного и смелого мальчика? – весело вторила Вика.

Егор улыбнулся:

– Вот-вот. Также и я. Всегда она стоит передо мной. Девочка Таня с необыкновенно красивыми глазами. Она всегда была строго и опрятно одета и как-то особенно ходила с высоко поднятой головой. И, конечно, отличница. Сам – то я никогда отличником не был, хотя и не лишен способностей. Я с завистью смотрел на нее. Казалось, учеба ей нравилась, и она расцветала при любом ответе учителю. Для меня тогда школа была скорее определенным насилием, многие предметы вообще казались ненужными и надуманными. Нравилась математика, физика, но больше всего привлекало общение после занятий.

– Я понимаю и помню себя. Девочки, в отличие от мальчиков, более ответственны.

– А еще я стеснялся своего имени, все тогда были Володями, Сережами, Сашами, ну уж, в крайнем случае, Игорями. А тут… Егор. Или еще обиднее, Егорка.

– Так значит, комплексы были?

– Еще какие!.. В пятом и шестом классах мне казалось, что в нее влюблены все. В старших классах многие девочки становились красивыми и интересными. Взаимоотношения противоположных молодых полов стали более свободными, многие меняли парты, пересаживались друг к другу.

В 10-ом классе наши парты оказались рядом, причем я сидел впереди. Как я не старался сдержаться, мне казалось, что Таня видит меня насквозь и в первую очередь все мои страхи и прочие недостатки. Часто во время урока я поворачивал голову, чем вызывал недовольство учителей, но зато получал улыбку Тани, что было значительно важнее и приятнее. При этом мои обращения несли какую-то несуразную и очередную немыслимую чушь. Такое своеобразное общение, казалось, нравилось и Тане. Но ее внутренняя сдержанность всегда создавала красивую дистанцию. Ее соседка по парте была более открыта к общению, и даже чаще реагировала на эту мою чушь. Не понимаю, но что-то мешало мне предпринять попытку к сближению, хотя юношеская скованность и робость давно ушли.

– Наверно, многие другие девочки казались проще для общения и сближения?

– Ты, видимо, права. Скорее, я понимал, что с Таней нельзя быть неискренним, и она выберет раз и навсегда. Внутренние сомнения в самом себе не давали сил замахнуться на ее мечту или отнестись к ней как к обычному существу. Внутренне я осознавал, что до полноценного «героя ее романа» мне еще далеко.

– А может, она интересовалась кем-то другим?

– Может, но я его не видел. Своей строгостью она отпугивала всех.

– Почему именно в школе?…Возможно, был человек вне твоего внимания.

– Наверно… Но в молодости надежды разрушаются значительно реже. Молодому человеку свойственно жить в созданных им образах.

– А ты, Георгий, безнадежный романтик.

– Я тогда не знал, что тот уровень возможной близости, который та девочка нарисовала своим поведением, останется со мной всю жизнь, и к этой планке всегда буду стремиться и вряд ли преодолею…

Я все это тебе рассказал под впечатлением вот этих пейзажей. Если бы их не было, возможно, это осталось по-прежнему во мне…

– Ты уже жалеешь о своей откровенности. Но я не покушаюсь на твое одиночество.

– Мне хочется понимания. Моего одиночество у меня никто не отнимет.

– Тогда рассказывай дальше.

– У женщин буйная фантазия в этих вопросах. А дальше ничего не было… Когда мы закончили школу и поехали на таком же речном трамвайчике по водохранилищу отмечать это событие, у меня было острое желание быть рядом с Таней, и я все искал момента остаться с ней наедине. Казалось, она была чем-то сильно опечалена.

Но как-то все это не сложилось, не получилось: мы с ребятами шумели, веселились, в итоге напились, и все было стерто. Осталось ощущение предательства, слабости. Трогательное настроение прощания ушло куда-то…

– И все?

– Были встречи вне школы. Порой мне казалось, что я видел ответный отклик, но не решался и не проявлял даже намека на близость.

– Но если человек хочет, он найдет способ к сближению.

– Я был одновременно и наивен и высок в мыслях, мне оставалось только верить и надеяться.

– Тебя больше привлекала платоническая любовь? Но в те годы это противоестественно. А может, ты все это придумал для себя, чтобы оправдаться в своем предательстве?

– Было обстоятельство, которое разрушило все планы: я не попал в институт и оказался в армии. А она поступила в тот самый институт, куда поступал и я. Тогда это было моим поражением перед самим собой.

Я еще тогда не знал, что именно мое поражение было испытанием, которое впоследствии сделало меня сильным и уверенным. Более того, потом я имел больше возможностей по сравнению с моими сверстниками. В жизни сложилось все проще и интересней. Я окончил совсем другой институт и поехал работать за границу.

Видел много… Как говорят, имел возможностей больше, чем другие. И деньги были, и кооперативная квартира и машина…

И сегодня я безразличен к деньгам… Я просто переболел… Это мало интересно… И не главное.

– Так что же главное?

– Вот эта девочка, сейчас – один из моих главных ориентиров.

– И став старше, ты хотел бы назвать этим именем свою дочь, глядя на которую тебе хотелось бы видеть ту маленькую гордую девочку?

– Пожалуй, назвал бы…

Вика задумалась:

– Не хочу тебя разочаровывать, но все может быть значительно проще.

– Конечно, может, но это не свойственно молодости с его честолюбием.

– А у меня не было такой романтики… Мне тоже хочется говорить только правду.

– Говорить правду проще, чище. В конце концов, неправда требует напряжения ума, чтобы сложить ее в правдоподобие.