— Я сама схожу. Первым делом занесу его вам завтра утром. Вы ведь обойдетесь без него одну ночь?

— Конечно, нет. Мне он нужен как можно скорей. — У Нины Петровны сейчас было только одно желание: побыстрее достать из чемодана тапочки.

— Ну, ладно, — успокаивающим тоном сказала Катя, — давайте вашу квитанцию, я схожу за ним сейчас же.

— Я вовсе не хочу, чтобы вы его таскали. Это мужская работа, неужели тут нет ни одного мужчины?

Катя развела в стороны свои крепкие руки, и ее звонкий смех прозвучал как голос самой юности и жизненной силы.

Директор внимательно выслушал просьбу товарища Орловой о поселении в отдельную палату, хотя бы до тех пор, пока дом отдыха не будет заполнен. Он отсоветовал ей занимать комнату на первом этаже: там вечный шум, люди приходят и уходят, и никому не запретишь слушать радио до полуночи. На втором этаже находились кабинет врача, библиотека и холл с телевизором. Третий этаж был самый спокойный. Лестница не крутая, и она вполне может подниматься не спеша, вставая обеими ногами на каждую ступеньку — доктор даже считает, что это полезно для укрепления сердечной мышцы. Он был столь убедителен, что Нина Петровна вышла из его кабинета вполне довольная; отдыхать на третьем этаже казалось ей теперь едва ли не привилегией.

Когда она вошла в столовую на ужин, ей показалось сперва, что ни за одним из столиков никого нет. Но потом в самом конце зала она разглядела смутные фигуры сидящих за круглым столом. Окна были задернуты шторами, и зал освещался единственной лампочкой в искусно сделанной люстре из дерева и стекла. Подойдя к круглому столу, она разглядела компанию из трех-четырех пожилых дам. Затем она обнаружила за соседним столом еще и двух мужчин: они тоже были немолоды. Официантка с льняным кокошником в пышной прическе подошла к Нине Петровне и указала ей на стул за столиком, где сидели мужчины. Один из них, переведя взгляд с новоприбывшей на официантку, сказал: «Клавочка, почему мы сидим в темноте, как волки?» Нина Петровна почувствовала, что это замечание обращено скорее к ней, чем к официантке, — старожил извинялся за неудобства дома. Она улыбнулась в пространство и поздоровалась. Официантка вежливо хихикнула, а потом, накрывая на стол для Нины Петровны, громко сказала, как бы отвечая всем сразу, что на следующий день придет электрик и ввернет еще несколько лампочек и тогда будет светло.

После ужина отдыхающие собрались возле радио в коридоре, но Нина Петровна пошла наверх, твердо решив перебраться в пустую палату. Она нашла одну незанятую комнату и вошла внутрь. Здесь также стояли три железные кровати, но на них не было даже матрасов. Тогда она вернулась в палату, указанную Катей, взяла свое пальто, брошенное на пустую кровать, и прихватила одеяло, простыни и подушку; все это она перенесла в новую комнату, положила на ближайшую к окну кровать и вернулась за матрасом. Едва она застелила кровать, как в коридоре послышались шаги и тишину разорвал звенящий голос Кати: «Петровна!» Увидев, что натворила Нина Петровна, она поставила чемодан и прошептала:

— А директор знает?

— Нет, — сказала Нина Петровна. — Скажите ему сами, Катя, и посмотрим, что он ответит.

Катя ушла и вернулась несколько минут спустя.

— Директор сказал: «Ладно, ладно, я поговорю утром с сестрой-хозяйкой».

Нина Петровна принялась распаковывать чемодан и раскладывать и развешивать свои вещи во вместительном шкафу. Через какое-то время на его пространство могут появиться новые претендентки, и она решила пользоваться им в полной мере до тех пор, пока это будет возможно. На ночном столике она разложила все вещи, необходимые ночью, которая, как она была уверена, окажется бессонной: часы, том «Саги о Форсайтах»[61], трубочку с таблетками нембутала, пузырек с каплями дигиталиса. Время было еще слишком раннее для сна — стрелки ее часов показывали четверть одиннадцатого, но она устала. Короткая, но напряженная и столь успешная операция, проведенная ею, привела ее в состояние эйфории, но в то же время истощила силы, так что она сразу же улеглась в постель. Почитав с полчаса, она выключила свет и закрыла глаза, но два часа спустя проснулась с чувством смутного беспокойства и, лишь включив свет, вспомнила с коротким смешком, что находится не у себя дома. Чернота кругом показывала, что еще ночь и что это будет одна из ее плохих ночей — два часа бодрствования после трех-четырех часов сна, затем короткое предрассветное забытье и пробуждение с таким чувством, словно и не засыпала. Дома после подобной ночи в ее привычке было подождать, пока четырежды не откроется и не захлопнется входная дверь, выпустив на работу и в школу сына, невестку, внучку и внука (от последнего шума было больше всех): тогда она повернулась бы на бок и насладилась двумя часами здорового, сладкого сна, пока не проснется сама с чувством вины за то, что спала, пока мир кругом продолжал жить и работать. Но здесь, в доме отдыха, столовая закрывается в десять, и ей придется встать вовремя, чтобы успеть привести себя в порядок перед завтраком. «И хорошо, — сказала она себе. — Почему я должна просыпать лучшее время дня и пропускать восход солнца за городом?» Но чувство тревоги, с которым она проснулась, не отпускало.

Нина Петровна попыталась вспомнить причину этого беспокойства. Конечно, оно было как-то связано с ее домом, но как именно? В чем дело? Дети? Ну, конечно, дети. За пару дней до ее отъезда у Ирочки оказалась положительная реакция Пирке, и ее направили на рентген. Результат должен был быть известен на следующий день, но у Сони не было времени зайти за ним, хотя она, конечно, знала, как обеспокоена свекровь. Снова и снова Нина Петровна повторяла про себя, что нет смысла беспокоиться, что после завтрака она сможет послать телеграмму и получит ответ вечером; улыбнувшись, она повторила пословицу из английского учебника: Never trouble trouble till trouble troubles you[62]. Результаты рентгена, несомненно, будут хорошими, но к этой утешительной мысли примешивалась и капелька яда: кому есть дело до ее тревог? Никому и в голову не приходит, какие муки испытывает она. Будь новости дурными, она могла бы подумать, что ее пытаются оградить; но ведь даже если все будет в порядке, они все равно и пальцем не пошевельнут, чтобы дать ей знать поскорее. Рана, нанесенная самолюбию, была глубже, чем тревога за здоровье внучки. Наконец усталость пересилила тревогу, и Нина Петровна заснула. Когда