– Ну, хорошо, – сказал наконец Элкленд. – Хорошо. Даже если я способен воспринять это интеллектуально, как концептуальное положение, что это может изменить? И что у всего этого общего с тем, что мы сейчас здесь, и с этим странным человеком?

Я закурил новую сигарету. Последние полчаса достались мне очень тяжело. Как я и ожидал, этот Действующий Деятель, этот «я-все-могу», этот рациональный типчик, привыкший к тому, что «действительность-это-то-чем-она-представляется», только что изо всех сил сражался с тем, что я ему пытался объяснить, и все еще не желает с этим смириться. Мне-то все равно, но ведь его нужно убедить или, по крайней мере, подготовить к тому, чтобы он в это поверил. Без этого у нас ничего не выйдет.

– Вы ведь никогда не летали на самолете, верно? – спросил я в качестве подготовительного вступления. – И в другие страны не летали?

– Нет, конечно, не летал.

– Хорошо, – сказал я и потер лоб. – Ну, тогда вам придется поверить мне на слово, каким будет следующий этап наших действий.

Людям обычно приходится это делать, и впрямь приходится. За границу в нынешние времена никто не ездит, не возникает ни у кого такого желания, равно как и мотаться по разным Районам.

– Итак, – начал я, но тут же передумал. Он ведь не поверит в то, что я ему собираюсь сказать, он просто не создан для того, чтобы интуитивно взять на борт то, что кто-то, летающий на самолете, осознал еще несколько сотен лет назад, и понять, что это вообще означает. Мне придется только надеяться, что моей веры, моих знаний окажется достаточно, чтобы протащить туда нас обоих. Обычно этого хватало, но я предчувствовал, что Элкленд окажется очень тяжелым грузом.

– Ладно, ничего. Дело вот какое. Мы с вами сейчас выйдем из этого отеля и пойдем по берегу. И нам нужно будет пройти пешком пару миль.

– В море? – засмеялся Элкленд.

– Да, – сказал я. У него изменилось лицо, и в первый раз я понял, как ему удалось так высоко подняться в Центре.

– Послушайте, Старк, сейчас неподходящий момент для шуток. Вы же знаете, я не умею плавать, и если вы не планируете, что мы пойдем по морю аки посуху…

– Нет, это вы послушайте! – раздраженно перебил его я. Я устал, мне уже начинало это надоедать – беспрерывно пробиваться вброд сквозь бесконечные слои рационального мышления, чтобы сказать то, что мне нужно сказать. – Нам вовсе не придется плыть, мы будем идти. Я не жду, что вы поймете это, но вам придется держать мозги открытыми и быть готовым ко всему. Вам придется верить, что я знаю, что делаю. Вы готовы к этому?

– Я не знаю.

– Давайте я изложу это вам таким образом, который, я уверен, будет вам понятен. Дело в передаче полномочий, в разделении труда, понимаете? Вы ведь в своем Департаменте не занимаетесь всеми делами, не выполняете вообще все работы, не так ли? Иной раз приходится передавать некоторые работы более квалифицированным узким специалистам, так ведь?

– Да, – недовольно признал он. Действующие Деятели все такие: тот факт, что они не могут делать абсолютно все, бесит их до полного умопомрачения.

– Ну так вот. Когда дойдет до дела, я буду не просто более квалифицированным специалистом. Я буду единственным квалифицированным специалистом. Именно по этой причине Зенда пригласила меня для выполнения этого задания. Именно поэтому я оказался здесь. Я – единственный человек, кто может это проделать. Я, вероятно, сумею это проделать и без вашей веры, но это будет чертовски труднее для нас обоих, особенно для вас.

Элкленд с минуту молчал, потом выражение его лица чуть смягчилось.

– Ладно. Извините меня, Старк. Я уже просто не знаю, что думать, что делать. Я к подобным вещам совсем не привык. И к неопределенности тоже не привык.

– Я знаю. А вот я привык. Это моя работа. Вся моя жизнь – это одно сплошное огромное «Что дальше?». Я всегда и везде пользуюсь Планом Б, или В, или Г. Вот так такие дела и делаются, Элкленд. Жизнь – это вам не служебная записка, не официальный циркуляр. Это странная штука, и она всегда может обратиться против вас и делает то, чего вы менее всего ожидаете в данный момент, мать ее так! И на небе, и на земле есть много такого, чего вы никогда не видели, Элкленд, и сегодня я намерен показать вам одну такую штуку.

Он внезапно улыбнулся, и от этой улыбки, этакой «да-черт-бы-все-это-побрал!» улыбочки разом помолодел лет на тридцать.

– Хорошо, хорошо. Что я должен делать?

– Мы сейчас выйдем отсюда, и снаружи все будет иначе. Следующие пять минут можете посвятить обдумыванию этого явления. Все будет выглядеть иначе и странно. Но то, что вы увидите, действительно будет именно тем, чем кажется, понятно? И верьте мне.

– Я верю, – ответил он. – Бог знает почему, но верю.

Кажется, он дозрел. И, кажется, в достаточной мере.

Пять минут спустя я почувствовал некоторое покалывание в затылке и понял, что время трогаться. Я встал, и Элкленд тоже поднялся с места. Последние пять минут мой Деятель провел в глубокой задумчивости, полностью уйдя в себя, он явно прилагал все усилия, чтобы усвоить и внутренне смириться с тем, что я ему сказал. Он несколько нервно посмотрел на меня:

– А оно сработает, что бы это ни было?

– Да. – Я знал, что оно сработает, потому что чувствовал это. Это трудно описать словами, просто все вокруг в такие моменты кажется более напряженным, более интенсивным, более значительным. Цвета обретают большую резкость, как это бывает перед грозой, вам кажется, что вы все вокруг видите более четко и ясно, но немного странным образом. Это немного похоже на состояние опьянения, но при этом вы абсолютно трезвы и холодны, как лед. Возможно, Элкленд уже начал верить в то, что я ему говорил. Может быть, вид Виллига придал ему сил, чтобы понять, что впереди нас ждет нечто действительно странное и даже фантастическое и загадочное. Как бы то ни было, это что-то сработало. Я вывел Деятеля из ресторанного зала, провел через вестибюль, и мы на секунду остановились перед огромными деревянными входными дверями.

– Ну, вы готовы к этому?

– Кажется, готов, – с сомнением в голосе ответил он. – А чего мне следует ожидать?

– Того, что вы увидите. И ничего более.

Он кивнул, я распахнул входную дверь, и мы вышли наружу.

Яркое утреннее солнце исчезло. Вместо него над нами висел низкий потолок серых облаков, отчего мир казался бесконечным пространством зимнего послеполудня. Редкие сильные порывы ветра проносились вдоль улицы. Мы пересекли ее и вышли к прогулочной дорожке вдоль берега. Мимо пролетали сухие листья и старые газеты, крутились вокруг нас, со свистом влетали в открытые двери и исчезали. С мусорного бака сорвало крышку, и она покатилась через дорогу, побрякивая, пока не исчезла из виду. Пианино теперь молчало, потому что пианиста больше здесь не было. Никого здесь не было, кроме нас.

Когда мы достигли променада, я остановился, давая Элкленду возможность все это увидеть и впитать. Берег теперь был совсем другой, как это всегда бывает. Вместо того, чтобы оставаться желтым, он теперь стал сероватым, мокрым на вид, словно его уже десятилетия пропитывали сплошные дожди. Это вообще был теперь совсем не песок, а нечто вроде тяжелой, мокрой грязи. И еще кое-что там было.