В конце концов он сделал этот первый шаг, и я последовал за ним на равнину.

– Далеко нам так идти?

– Возможны варианты. Вероятно, милю или две.

– Тут… э-э-э… как-то мягко под ногами, не правда ли? – пробормотал он, глядя под ноги на эту грязь. – А дождика не будет?

– Нет. Эти облака всегда такие.

– Почему?

– Не знаю. Они такие, и это все.

Он кивнул.

– Ну, хорошо, – сказал он, и мы пошли вперед.

На равнине царила абсолютная тишина. Единственным звуком, который ее нарушал, было тихое шлепанье наших ботинок по грязи. Вообще-то, грязь была во вполне приличном, подсохшем состоянии; я помню времена, когда она доходила до колена и мерзко воняла, но сейчас она была относительно твердой и проходимой.

Менее чем через десять минут мы оставили ровную поверхность позади и теперь пробирались, лавируя, между низкими грядами и редкими впадинами и ямками, покрывавшими поверхность. Довольно долго мы шли, не разговаривая. Элкленд тащился рядом, иногда оглядываясь назад, откуда мы пришли, иногда оглядывая окрестности с несколько сердитым и недовольным удивлением. Я пока что мирился с окружающим, принимая во внимание его приемлемое поведение, но мне это не нравилось. Хочешь быть грязью, а не морем – отлично. Только не вздумай выкидывать какие-нибудь фокусы, менять цвет, например. Учти, я за тобой слежу!

Примерно через час низкие грязевые гряды начали становиться выше, некоторые даже до четырех-пяти футов в высоту, а ямы и рытвины – глубже. Я прокладывал путь, выбирая более ровные поверхности, и наш курс определялся и менялся в зависимости от этих неровностей.

– Это дорога?

– И да, и нет. Нет потому, что она всякий раз другая, так что она не может быть настоящей дорогой. Да потому, что она ведет нас туда, куда мы идем.

– Понятно. – Элкленд уставился на очередную гряду, мимо которой мы проходили, словно полагая, что это можно квалифицировать как дополнительную странность, о которой его предупреждали. – Если я спрошу, куда мы идем, я, вероятно, об этом пожалею?

– Нет, – ответил я. – Вероятно, нет.

– А я пойму ваш ответ?

– Сначала нет, не поймете. Потом сами все увидите, когда доберемся до места. Вы там уже бывали.

– Неужели?

– Да.

– Моя жизнь, – жалобно заявил мой Деятель, – в последнее время стала очень странной, фантастически странной. – В бледном неярком свете его лицо выглядело усталым и осунувшимся, кожу покрывали какие-то пятна нездорового цвета.

– Вам бы моей отведать, – улыбнулся я ему.

– Нет уж, спасибо, – быстро и с чувством ответил он. – Спасибо, не надо.

Еще через полчаса мы уже были почти на месте. Грязевые гряды сворачивали вбок, и я давно знал, куда они сворачивают. Следующий поворот привел нас в нечто вроде узкой долины, но достаточно широкой, чтобы идти колонной по четыре. Ее стены чуть возвышались над нашими головами. Это был тупик, и я понял, что мы пришли.

– Э-э, а теперь что?

– Вы когда-нибудь пребывали под общим наркозом?

– Да, – ответил он. – Мне тогда четыре зуба мудрости удалили. А что?

– А то, что теперь будет нечто очень похожее. Помните, что вы чувствовали, когда вам вкололи в вену катетер и начали вводить анестетик? Сперва вы ощущали холод, холод и тяжесть, помните? Вот теперь будет нечто в том же роде.

– Старк, – сказал он, оборачиваясь лицом ко мне. – Я боюсь.

– Не надо. Все будет нормально, все будет хорошо. Бояться не нужно. Пока, по крайней мере. – Кажется, я его не убедил. – Не беспокойтесь о том, что произойдет в следующий момент. Я вас в любом случае найду. Я буду рядом.

Он судорожно выдохнул:

– Ладно.

Мы продолжали идти вперед, прямо в тупик. Пройдя ярдов пять, Элкленд застенчиво взял меня за руку, и я сжал его пальцы. Еще несколько шагов, и это обрушилось на нас – острое и ледяное ощущение, будто резкий холод пропитывает все тело. Я покрепче ухватил своего Деятеля за руку и продолжал идти дальше.

– Старк…

– Счастливых сновидений!

Полный мрак вокруг, если не считать неясного света, вроде как фонарик светит, посылая жалкий лучик света, тут же поглощаемый тьмой. Мягкие шаги, они приближаются, потом мимо проскакивает какое-то создание, напоминающее кенгуру, на него мимолетно падает слабый отсвет, освещает его на мгновение сбоку, и оно уже исчезло, неслышно подпрыгивая и подскакивая.

Угол школьной парты, рисунок дерева – крупный и выпуклый. Чьи-то неразборчивые инициалы, вырезанные на ней ножом. Кусок пола.

Мимо мелькает чья-то рука.

Дальше, глубже…

Это было в субботу, поздно вечером, когда мы добрались до этого городка. Мы тогда забросили в пикап Рейфа всего пару рюкзаков с барахлом и продуктами и поехали туда, оставив позади наши прежние жизни. Усталые, несчастные, двое неприкаянных, которым было нужно нечто большее, нечто иное. Мы огляделись по сторонам, осмотрели пустую площадь этого города-призрака и решили считать это своим домом.

С вами часто такое бывает, что вам вдруг захотелось послать все к черту и сделать что-то другое? С вами часто такое бывает, чтобы у вас хватило мужества все бросить, все оставить позади, все, с чем вы могли бы быть счастливы? Если да, если вам такое случалось делать, если вы хоть раз пошли на риск, если вам удалось что-то открыть – это особое ощущение! Позднее в тот же вечер мы нашли пианино в одном из домов возле этой площади и придумали мелодию и даже записали ее, написали эту милую, нежную песенку. Мы, собственно, написали и этот город.

Два года спустя все было несколько иначе. Некоторое время там были только мы одни, болтались по пустым домам, пытаясь написать свои песни. В те дни мы могли бы стать звездами эстрады. Мы намеревались придумать и написать такие мелодии, слушая которые люди плакали бы, от которых у них разрывались бы сердца, мелодии, которые должны были навеки остаться в памяти людской. Мы не собирались оставаться в этом городке навсегда, ни за что. Сам по себе он не имел для нас особого значения, это был лишь символ нашей свободы.

Потом, потихоньку, в некоторых из этих домов начали появляться люди, приплывали откуда-то. Сначала они были немного похожи на нас, одиноких бродяг, ищущих место для отдыха, чтобы набраться сил и вновь вступить в борьбу, какой всегда и является и всегда будет жизнь некоторых людей. Они не присоединялись к нам как к таковым – мы не были ни бандой, ни общиной. Они просто устраивались рядом, и мы видели их повсюду вокруг. А потом их стало еще больше и еще.

На сегодняшний день тут проживает несколько сотен людей – парами, целыми семьями. Городок снова стал обитаемым местом. Мы с Рейфом по-прежнему были здесь, мы не уехали отсюда: так и не нашли то, что искали, потому и не уехали. Каким-то непонятным образом мы сбились с пути и теперь считались отцами-основателями нового городка, который поднялся из пепла мертвого города, который мы тогда открыли.