— Неужели моя храбрость поставлена под сомнение? — без всякой враждебности спросил мессир Бонифаций. — Храбрость человека, который ввел рыцарство в Италию, который в молодости спасал наследниц, не думая о личной награде, который в свое время проявил себя на турнирах не хуже своего благородного зятя? Неужели моя храбрость поставлена под сомнение тем, кто даже не вышел из шатра во время боя?

— Мы говорим не о вашей храбрости, мессир, а о вашем отъезде, — поправил его я. — Мне он показался намеренным. Никто бы не посмел усомниться в вашей готовности вступить в бой, если это праведный бой. Поэтому некоторые засомневались, не означает ли ваше отсутствие то, что бой неправедный.

Мессир Бонифаций изумился.

— Так ты поэтому попытался вмешаться, вступив в сговор с подлым Симоном де Монфором? Ты решил, будто мое отсутствие означает, что я не одобряю осаду или стыжусь, что она понадобилась? Ты пытался действовать от моего имени? — Тут маркиз горестно рассмеялся и сказал: — Какая ирония!

— Вы хотите сказать, что не были против нападения? — спросил я, потрясенный.

— А разве был выбор? — спросил мессир Бонифаций. — Мы оказались в позорном долгу перед Дандоло и полностью зависели от его флота. Откажись мы от завоевания Задара, вся кампания распалась бы. К сожалению, другого выхода не было. Понимаю, как трудно было пилигримам решиться на такой шаг, особенно тебе.

Услышав это, я испытал смятение и даже такое чувство, будто меня предали, но не сумел ничего выразить словами. Стараясь сохранять спокойствие, я сказал:

— Но, мессир, если вы знали, как трудно нам пришлось, почему же вас здесь не было, чтобы возглавить войско? Как вы могли покинуть своих последователей в трудный момент, когда они рискуют не только своими душами, но и жизнями? Во время плавания я только и делал, что объяснял, почему вас нет с нами, с трудом находя аргументы, чтобы вы не выглядели ни трусом, ни лицемером.

(Вообще-то, если придерживаться истины, последнее мое заявление было не совсем верным, ибо я пытался объяснить все это только бритту и иудейке. Никого другого это не интересовало.)

Мессир Бонифаций сник.

— Ты прав, разумеется, — сказал он. — Абсолютно прав, и мне очень жаль, что так вышло. Но мое отсутствие в тот момент было неизбежным.

— В таком случае нам следовало бы подождать вашего возвращения, мессир, — сказал я. — Как только мы прибыли к берегам Задара, нам нужно было вас дождаться. Если бы вы предстали перед нами, верными слугами, и уверили нас, что нам предстоит праведное дело, у Симона де Монфора не было бы ни малейшего шанса вмешаться, и мы пошли бы в бой за вами.

На это мессир Бонифаций ответил:

— И тогда меня тоже отлучили бы от церкви, и какой это был бы пример остальным пилигримам?

Я был повержен в шок, услышав его слова, но мессир Бонифаций, ничего не заметив, пояснил:

— «Вперед, мои верные грешники, я главный грешник, делай, как я!» Нет, парень, так не годится. На сегодняшний момент у армии есть лидер, который по-прежнему пользуется благосклонностью его святейшества, лидер, способный служить ярким примером в осуществлении гораздо более важной задачи — завоевании Святой земли.

Тут я подумал о Джамиле, которая с самого начала именно так и объясняла отсутствие мессира Бонифация. Я защищал его в разговоре с ней, объясняя ее слова цинизмом неверной. Теперь меня повергли в изумление и ее правота, и открытое признание во всем мессира Бонифация.

— Значит, ваше отсутствие было намеренным, — сказал я.

Бонифаций, кажется, рассердился.

— Разумеется, намеренным. Ради блага армии, ради ее морали — и твоей, кстати, тоже — иного и быть не могло.

Я опечалился, хотя прежде мне никогда не доводилось из-за него горевать.

— Значит, у вас не было никакого срочного дела дома. Вы солгали. Даже сейчас, сегодня, когда несколько минут назад вы приветствовали меня в этом зале, вы лгали мне, мессир.

На что Бонифаций вполне миролюбиво ответил:

— Нет, сынок, у меня действительно было срочное дело, и вскоре ты о нем узнаешь. К счастью, мне удалось все уладить, избежав участия в осаде Задара. И теперь хочу просить тебя, как одного из самых дорогих мне людей, помочь обратить все происшедшее на пользу. Ты готов обсудить со мной план действий, или тебе нужно время все обмозговать и понять, что одними молитвами до Иерусалима не доберешься?

Я и вправду не знал, что ответить. Мессир Бонифаций породнился со мной, выдав за меня свою дочь, это он посвятил меня в рыцари, это его подвиги запомнились мне еще в юности и заставляли всегда ему подражать. А теперь он мне так небрежно говорит, что способен на хитрые уловки, как любой другой вельможа. Хуже того, он готов пойти на хитрость даже во взаимоотношениях со Святым отцом! Что тогда говорить обо мне, если он всю жизнь служил мне образцом?

Маркиз все еще ждал моего ответа. В конце концов, не придумав ничего лучшего, я сказал:

— Я всего лишь рыцарь, мессир.

— Ты больше чем рыцарь, ты популярный герой, — ласково поправил меня мессир Бонифаций, словно мы вели совершенно обычный разговор. (С моей точки зрения, он не понимал, что прежде мы никогда с ним так не говорили.) — Ты заслужил эту славу. Это означает, что в трудной задаче сохранить армию целостной ты можешь сыграть важную роль. Рассказать, какую именно?

— Мессир, я всего лишь воин…

— …с которого другие воины берут пример, — добавил мессир Бонифаций. — Это очень важная деталь. Так посвятить тебя в мой замысел?

Я смутился оттого, что он, мой повелитель и отец, спрашивал разрешения продолжить.

— Можете сказать мне все, что хотите, мессир.

— Мы одинаково мыслим? — настаивал мессир Бонифаций. — Мы оба согласны, что ты в чести у воинов и что я могу рассчитывать на тебя?

Я был несколько обескуражен тем, как настойчив мессир Бонифаций в своих просьбах позволить ему что-то. Обычно, когда я нервничаю и мне требуется совет, то пытаюсь представить, что сказал бы мессир Бонифаций, окажись он рядом. И вот теперь он сам стал причиной того, что мне потребовался совет. Я заглянул в себя, и оказалось, что громче всех в моей душе звучит голос Отто. Поэтому сказал то, что мог бы мне посоветовать брат:

— Если вы желаете, мессир, воспользоваться уважением воинов ко мне, они должны видеть, что вы позволите мне действовать в их интересах.

Мессир Бонифаций закивал.

— Отличная мысль. И как нам этого добиться?

— Люди считают себя обманутыми, так как венецианцы забрали все трофеи.

— Это потому, что мы должны венецианцам много денег, — сказал мессир Бонифаций.

— Я знаю, мессир, но тяжело исполнять воинский долг и не получать никакой компенсации. Если бы я мог убедить вас выделить им что-то, пусть даже символическую награду в знак уважения…