Она засмеялась:

– Вот дурачок! А кстати, почему ты так любишь расхаживать голышом?

– Наследие моих немецких предков.

Она снова засмеялась:

– А вот это уже клише!

– Ты права, моя гордая испаночка, – ответил я, выжимая пасту на зубную щетку.

– Вот ты насмехаешься, а мне клише нравятся. Я думаю, их критикуют потому, что они говорят правду.

– Ах, вот как? Значит, ты танцуешь фламенко? Ты любишь корриду? Или я рассуждаю, как дурак?

– Нет, просто ты, как все французы, знаешь все обо всем. А что касается фламенко или корриды, то они говорят о смерти и о сакральном, и, значит, это правда. И о смысле праздника тоже… Признай, что в Испании умеют устраивать праздники, даже когда дела идут плохо. А вы, французы, такие холодные… И вечно ноете…

Я не мог ей ответить. Потому что рот у меня был полон пасты, и потому что она говорила правду. Пас продолжала, все еще лежа в постели и поглаживая свой живот, словно изучала пальцами глобус:

– Утверждать, что итальянский кофе великолепен, это клише, верно? Однако это факт: итальянский кофе ДЕЙСТВИТЕЛЬНО великолепен. Утверждать, что немцы – гораздо более организованный народ, чем другие, это тоже клише? Однако, выражая согласие, они говорят «in Ordnung», то есть «порядок»! Утверждать, что французы считают себя высшей расой, это опять клише? Я могу привести тебе множество примеров этого клише, взять хоть тебя или Тарика… Вы вечно поучаете всех остальных! Та к что, как видишь, клише говорят правду, и я обожаю клише.

– А мир устроен прекрасно, а ты – фотограф, и это тоже правда! – провозгласил я, закрывая кран.

Пас опять засмеялась. Здесь она чувствовала себя счастливой. Солнце позолотило ее живот. Как, наверное, была приятна там, внутри, эта теплая ласка! Твоя мать плавала в море каждый день. Аромат морской соли вытеснил запах хлорки ее бассейнов. Она плавала вместе с тобой. Я многое бы дал, чтобы насладиться этим двойным купанием. Ты плавал вместе со своей матерью, которая плавала в море. Этакие морские матрешки!

* * *

Как-то вечером Анри втянул меня в разговор о «серых зонах». Так назывался проект, который мы с ним задумали с нашей первой встречи. На одном празднике в Кабуле. Он только что получил присланные из Комеди Франсэз костюмы, которые хотел распределить по местным школам, чтобы организовать в них театральные кружки. На том празднике он красовался в парике времен Людовика XIV, пил виски и танцевал под «Please Stand Up» Эминема, несущееся из огромных колонок. Ясно помню одно свое впечатление: автоматы охранников валялись за воротами, а их владельцы-пуштуны беззаботно развлекались в саду. Достаточно было швырнуть через стену одну-единственную гранату, чтобы разнести в клочья наших носителей культуры, обряженных в дурацкие камзолы и фижмы.

Чокаясь с ним, я сказал:

– Мне кажется, что весь мир, с виду охваченный глобализацией, в действительности распадается на части, на сгнившие обломки. И что планисферу испещрили «серые зоны» – целые регионы, мало-помалу исчезающие из медийного пространства.

Лицо Анри под кудрявым париком вспыхнуло. Он только что вернулся из иракского Курдистана, где установил надувной кинотеатр в самом центре Эрбиля, показав «Cinema Paradiso»[154]на территории, где двести тысяч жителей подверглись газовой атаке Али-химика, кузена Саддама Хусейна. Стало быть, даже в этих гиблых местах можно было кое-чего достичь. Теперь он хотел, чтобы мы отправились в Абхазию, в Южную Осетию, в Сомали, в Эритрею, на сотни островков, затерявшихся между Индонезией и Филиппинами, или в такие проклятые города, как Лагос или йеменский Санаа, чтобы понять основы их существования и культуры и помочь сохранить все это в неприкосновенности, пока не поздно.

– Хочу напомнить, что эта идея принадлежала тебе, – сказал он в этот вечер, подливая мне белого вина.

– Ну и что? Я был тогда пьян и сентиментален…

– И таким ты мне нравился гораздо больше. Я постараюсь снова вернуть тебя в это симпатичное состояние! Ты только представь себе те уголки нашей планеты, о которых никогда не говорят и где наверняка живет молодежь, жаждущая приобщиться к музыке, граффити, танцам, литературе. Где почтенные старцы жаждут познакомить мир с искусством своих стран, пока этот мир не свихнулся окончательно. Нужно спешить, Сезар, жизнь коротка.

– И поэтому ты стремишься укоротить ее до предела?

– Замолчи! Кроме того, Пас уж точно захотела бы поездить по этим местам, поснимать, это было бы страшно увлекательно, да и полезно для будущих поколений. Что скажешь, Пас?

Я поднес бокал к губам. Пас пристально следила за мной. Анри провоцировал меня. Потому что он знал. И его жена знала тоже, поэтому и сказала:

– Анри, оставь Сезара в покое.

– Но ведь он поедет вместе с Пас, это все меняет, разве нет? То есть я хочу сказать, после ее родов, конечно! – И он с улыбкой повторил: – Что скажешь, Пас?

Каролина бросила на него осуждающий взгляд. И попыталась сменить тему:

– Кому еще этой замечательной рыбы?

Лучше сдохнуть, чем возвращаться в те края! Хватит с меня экзотики, этой наркоты для избалованных детей Европы, которые не умеют ценить то, что у них под рукой. Во мне вскипал гнев. Я старался подавить его.

Анри продолжал вопросительно смотреть на Пас. Она выдержала несколько долгих секунд перед тем, как ответить, глядя на меня:

– Ну конечно, это было бы здорово!

Я отвернулся и сказал:

– Охотно съел бы еще кусочек этой замечательной рыбы!

Конец вечера был испорчен. Я ушел в себя, отрешился от общего разговора. Пас часто упрекала меня в бесчувственности, тогда как я изо всех сил старался обуздать свой страх и свой гнев. Гнев на свой страх. Страх поддаться гневу. Испытывал ли я искушение согласиться? Нет. Как я уже объяснял тебе, Эктор, мне больше не хотелось покидать Европу. Ради чего я должен куда-то ехать? Чтобы повидать мир? Мне хватит того, что показывают по телевизору. Террористы, переодетые бедуинами, открыли огонь по египетским пограничникам в Синайской пустыне. В разгар Рамадана, в священный момент окончания поста, на закате, во время общей трапезы. Несчастные парни отложили оружие в надежде провести счастливый вечер наедине с Богом. С тем же Богом, которому поклонялись их убийцы, прославлявшие этого Бога, но нарушившие его заповедь о перемирии на время Рамадана. Бешеные собаки! Когда я думал о Синае, мне вспоминались розовые восходы над монастырем Святой Екатерины, над гранитными гребнями гор, где Господь встретил Моисея… Египетских пограничников там встретили только пули в голову. Я сердился на Пас. Оказавшись с ней в спальне, я сказал:

– «Это было бы здорово!»… Говоришь как девчонка-школьница. Ты не должна была так меня предавать.