Она рассмеялась.

— Почему бы вам не взглянуть на комнаты, пока я вызываю такси? Пока вы осматриваетесь, оно будет уже в пути.

Стенхэму хотелось отрезать ей все пути к отступлению.

— Прекрасно, прекрасно.

Они встали и прошли через террасу к конторке портье. Когда Стенхэм вышел из телефонной будки, мадам Вейрон и портье уже поднимались по лестнице, по его лестнице, в башню. Стенхэм был практически уверен, что портье отведет ее именно туда, потому что там, в старом крыле, сдавались самые дешевые комнаты. Обычные туристы неизменно предпочитали просторные спальни, расположенные в других частях гостиницы. Он надеялся, что портье хватит такта, проходя мимо его комнаты, не указать на нее со словами: «А это номер мсье Стенхэма»; от него вполне можно было ожидать подобной глупости. После этого она несомненно выберет другой этаж, или новое крыло, или комнату внизу, с окнами в сад, рядом с Моссом, а может, и вообще откажется от этой затеи. Вернувшись в дальний конец террасы, он облокотился о перила и выглянул в нижний сад, чувствуя легкий нервный озноб и не вполне довольный собой. Это малоприятное состояние он приписывал ощущению неудачи, которую потерпел во время их недолгой беседы за кофе. Если с ней ничего не выйдет, подумал он, это моя вина на все сто процентов. Обычно, если ему удавалось обнаружить причину внутреннего смятения, этого понимания было достаточно, чтобы хоть несколько успокоиться; на сей раз не помогло. «Значит, в чем-то я ошибся», — решил он. Взгляд его был прикован к еле заметно трепещущим на ветру тополиным листьям, все мысли вдруг куда-то улетучились, но, услышав голоса на ведущей в вестибюль лестнице, он отказался от попыток обнаружить причину своей мимолетной депрессии. Говорили мадам Вейрон и портье, беседа была недолгой. И вот уже, улыбаясь, она показалась в дверях и подошла к Стенхэму.

— Итак, каков приговор? — спросил он.

— Я перезвоню ему сегодня вечером и дам знать окончательно. Прежде чем вступать в высший свет, надо кое-что подсчитать и проверить свою кредитоспособность.

— Вам понравились комнаты?

— О да, очаровательные. Особенно одна — точь-в-точь как во дворце Гарун-аль-Рашида. А вид из окон просто великолепный.

Поднявшись по главной лестнице, они остановились у ворот в ожидании такси. Наконец оно появилось — чудом передвигавшаяся колымага. Водитель не стал глушить мотор, пока заливал воду в радиатор, но, стоило им сесть, он заглох сам собой.

— Немного терпения, — шепнул Стенхэм.

После нескольких отчаянных попыток завести машину ручкой и доброжелательных советов столпившихся вокруг гостиничных служащих и любопытствующих прохожих, шоферу удалось оживить мотор, и, подпрыгивая, они выехали через двойную арку ворот на круто уходившую вверх дорогу, которая вилась между кладбищами и оливковыми рощами. В Бу-Джелуде они пересели из такси в скрипучую коляску. Стенхэму пришлось довольно долго торговаться с возницей, необъятных размеров толстяком, который, в тон феске, был препоясан кармазинным кушаком, и все же конечная цена значительно превышала мыслимую. Подобные мелкие безрассудства часто доставляли Стенхэму удовольствие; так было и на сей раз.

— Вперед! — крикнул он. — Yallah!

Они медленно двигались по улицам, забитым людьми, которые, направляясь в Жотейю и обратно, везли, несли, тащили поношенную одежду, тюфяки, сломанные будильники и кованые сеффаринские подносы.

— Это для них все равно, что для древних римлян Колизей, — объяснил Стенхэм. — Здесь они отводят душу. У человека может быть новенькая рубашка или пара ботинок, которыми он искренне восхищается, но через несколько дней внутренний зуд все равно пригонит его сюда, и он проторчит здесь целый день, чтобы узнать, сколько можно за них выручить. Потом, разумеется, продаст по дешевке и купит какое-нибудь старье. Однако для него и день, и деньги вовсе не будут потерянными — чего стоит одно удовольствие торговаться с утра до вечера! Он возвращается домой счастливый в поношенной рубашке и стоптанных башмаках. Французы быстро их раскусили; теперь, чтобы попасть на базар, нужно специальное разрешение, и вы только посмотрите, какая очередь!

Когда, наконец, они выбрались за городские стены, лошади побежали ровнее, позвякивая медными колокольцами упряжи, и коляска, тяжело и неуклюже переваливаясь, покатила между пыльными рядами тростников. Чтобы усесться прочнее, они вытянули ноги, поставив их на обращенное к ним вытертое черное кожаное сиденье.

— Прямо рай, — в полном упоении произнесла мадам Вейрон. — Как раз на такой скорости и можно хорошенько все рассмотреть.

За каждым поворотом открывался новый вид: песочного цвета холмы, ряды серо-зеленых олив, а еще дальше к востоку — участки размытой, выветренной земли, голые твердыни гор и плоскогорий, залитые послеполуденным солнцем, и вдруг показавшаяся внизу серая, как устрица, медина, похожая на бесформенные ячеистые соты — кубы домов, террасы, дворики, — и все это на фоне Джебель Залагха с поросшими зеленью склонами.

— На этой дороге ни одного прямого участка, — сказала мадам Вейрон, прикуривая сигарету от зажигалки Стенхэма. — Сплошные повороты.

Между тем, пейзаж продолжал разворачиваться перед ними изящными вариациями на пасторальные темы. Маленькие, прокаленные солнцем лощины, на голых желтых склонах которых росли только агавы, напоминавшие гигантские стебли спаржи, неожиданно расплескавшиеся зеленью сады, в тени которых отдыхали улыбчивые туземцы (мускусный кошачий запах, исходивший от фиговых деревьев, незримым облаком обволакивал коляску), древний, невысокий, словно пригнувшийся каменный мостик, коровы, бездумно стоящие в грязи, аист, парящий высоко над землей, неподвижно раскинув крылья, влекомый воздушным потоком. Дорога углубилась в речную долину и вновь вскарабкалась к городским стенам, за арками Баб Фтеха, резко ушла в сторону, все так же поднимаясь по пустынным склонам, которым, казалось, не будет конца. Когда она выровнялась, лошади замедлили шаг, но вновь начался подъем, и кучеру пришлось то и дело пощелкивать кнутом, подгоняя усталых лошадей и покрикивая на них протяжным фальцетом.

— Пожалуйста, не давайте ему их бить! — умоляюще сказала мадам Вейрон, когда длинная кожаная плеть щелкнула, как шутиха, в пятый или шестой раз.

Стенхэм знал, что с арабами бесполезно спорить о чем бы то ни было, особенно если речь шла об их повседневной работе, но он все равно наклонился к кучеру и властным тоном произнес:

— Allèche bghitsi darbou? Khallih.

Полуобернувшись, толстяк со смехом ответил:

— Больно ленивые. Все время приходится их погонять.

— Что он сказал? — поинтересовалась мадам Вейрон.

— Он говорит, что если их не подгонять, то они совсем остановятся, — ответил Стенхэм, — но, стоит им услышать кнут, бегут быстрее.

— Но ведь он действительно бьет их. Это ужасно.

Стенхэму вновь пришлось обратиться к кучеру по-арабски.