— Леди очень переживает, что вы бьете лошадей, так что перестаньте, пожалуйста.

Это не понравилось толстяку, который произнес витиеватую речь о том, что люди должны делать их работу, как они привыкли, а если леди так хорошо знает лошадей, он надеется в скором времени увидеть ее на своем месте. Втайне Стенхэму была по душе позиция кучера, но не оставалось ничего иного, как запретить ему пользоваться хлыстом… если, конечно, это удастся.

— Оставьте ваш хлыст, пожалуйста, — сказал он. — Khabaeuh.

Возница стал мрачнее тучи и начал бормотать что-то, обращаясь к лошадям. А те постепенно замедляли шаг, так что, в конце концов, коляска уже едва тащилась. Стенхэм ничего не сказал, он твердо решил, что если кучеру еще нужны какие-либо советы, пусть их дает сама мадам Вейрон.

Так или иначе, вернуться в гостиницу к пяти они все равно не успеют, это он знал с самого начала. А в таком темпе завершат поездку только затемно. Валуны и кусты по сторонам дороги лениво уплывали назад.

— Странная ситуация, — сказал Стенхэм, с улыбкой поворачиваясь к мадам Вейрон.

— Что вы имеете в виду? — спросила она слегка удивленно.

— Вам не приходило в голову, что я даже не знаю, как вас зовут?

— Как меня зовут? О, извините. По буквам это пишется так: Ве-й-р-о-н.

— Это я знаю, — нетерпеливо сказал Стенхэм. — Я имею в виду ваше настоящее имя. В конце концов, вы ведь больше не живете с мужем, не так ли?

— Отчасти вы правы. Мысль взять фамилию Жоржа пришла мне в голову только здесь, в Марокко. И оказалось, что так все намного проще. Не понимаю, почему я раньше этого не сделала. Моя девичья фамилия Берроуз, и французам она никак не давалась, они не могли ни правильно написать ее, ни выговорить.

— Но, кроме фамилии, у вас, вероятно, есть и имя, — Стенхэм улыбнулся, чтобы смягчить официальный тон своего замечания.

— Да, к сожалению, — вздохнула она. — Меня зовут Полли, отвратительное имя. Просто невозможно всерьез воспринимать женщину, которую зовут Полли. Поэтому я всегда пользовалась только последним слогом.

— Полли Берроуз, — задумчиво повторил Стенхэм. — Ли Берроуз. Даже не знаю. Мне кажется, Полли звучит лучше.

— Послушайте. Скажу вам без обиняков — я запрещаю называть меня Полли. Если вы хотите довести меня до ручки, просто скажите: «Привет, Полли!» — и вы меня больше никогда не увидите. Терпеть не могу это имя!

— Обещаю, что никогда не совершу столь ужасный проступок.

Мучительно медленно они тащились в гору, одолевая бесчисленные повороты, после каждого из которых на севере открывались новые безлюдные затопленные солнцем долины, а на востоке — плоские, без единого холмика, пространства, по которым плавными ленивыми излучинами растеклась река. Шло время, и свет становился все ярче и насыщеннее. Теперь, когда Стенхэм знал ее имя, он чувствовал себя ближе к ней и несколько раз назвал ее в разговоре Ли, чтобы посмотреть, не станет ли она возражать. Внешне она восприняла это как нечто вполне естественное.

Было уже шесть, когда они подъехали к небольшому кафе на вершине скалы, откуда открывался вид на город, и Стенхэм попросил кучера остановиться. Место казалось пустынным.

— Боюсь, мы совершили очень серьезный faux pas[96], — сказала Ли, выбираясь из коляски. — Наши английские друзья никогда нам этого не простят. Они ждали нас к пяти. Но все было так прекрасно, что, признаюсь, я не жалею.

В лучах заходящего солнца они выбрали столик на самом краю обрыва и заказали чай. Город, беззвучный, а потому казавшийся еще более далеким, раскинулся под ними.

— Во что труднее всего поверить, — сказала Ли, — так это в то, что все на свете может происходить одновременно. Ну, скажем, вы представляете себе людей, которые сейчас стоят в очереди у справочного бюро и спрашивают о расписании поездов на Нью-Хейвен? Понимаете, что я хочу сказать? Просто немыслимо.

Стенхэму ее замечание пришлось по вкусу.

— Ли, вы чувствуете эти края лучше всех моих знакомых. И вы совершенно правы. Дело, скорее, в тысячелетнем времени, чем в тысячах миль расстояний.

Стенхэм умолк и задумался: конечно, даже самая малая мера времени больше самых огромных пространственных измерений. Или это неправда? Быть может, нам только так кажется, потому что время вспять не повернешь?

— Какое странное, тревожное место, — негромко произнесла Ли, словно разговаривая сама с собой. — Совершенно не понимаю, как вы могли пробыть здесь так долго. Жить в этом городе — все равно, что постоянно находиться под действием какого-то наркотика. Оторваться от него, должно быть, страшно болезненно, если вы здесь уже давно. Но, конечно, потом, через какое-то время, эффект ослабевает. Иначе и быть не может.

Мужчина в чалме принес чай. К столику тут же слетелись маленькие мохнатые пчелы, они липли к стаканам, пытаясь сохранить равновесие на краешке. Двигаясь медленно и неуклюже, пчелы, тем не менее, были преисполнены решимости добраться до сладкой влаги. Взяв стакан, Стенхэм описал им в воздухе несколько причудливых кругов, надеясь сбить насекомых с толку, прежде чем поднести стакан к губам, но когда он уже собирался сделать глоток, то увидел, что одна из пчел упала в горячий чай и заживо сварилась. Он выловил ее и отшвырнул в сторону, но подоспевшее пополнение уже карабкалось по стенкам стакана.

— Пустая затея, — сказала Ли.

— Вы хотите чая? — спросил ее Стенхэм.

— Конечно, хочу.

— Тогда придется зайти в кафе. Иначе мы от них не отделаемся.

Прихватив стаканы, они зашли в крошечную комнату и сели. В затхлом воздухе пахло плесенью. Окон не было.

— Ну, и скажите мне после этого, что они не смешные люди, — потребовала Ли. — Неужели вам не кажется, что, когда за стеной такой фантастический вид, стоило проделать хотя бы маленькую дырочку, чтобы им любоваться, а они заперлись здесь, как в тюрьме. Может, они и не знают про этот вид?

— О, думаю, они все прекрасно знают. Бывает, они часами способны сидеть, глядя на какой-нибудь пейзаж. Но подозреваю, что они все еще живут, как кочевники в шатрах. Любое здание — это убежище, нечто, где можно спрятаться и действительно почувствовать себя внутри. Стало быть, там должно быть темно. Они вообще терпеть не могут окна. По-настоящему расслабиться они могут только там, где замкнуты со всех сторон. Весь внешний мир враждебен и полон опасностей.

— Не могут же они быть настолько примитивны, — возразила Ли.

— Вы не дадите мне вашу «Касу-спорт»? Мои все вышли.

Вкус темного табака напомнил Стенхэму суксы, и на мгновение перед глазами мелькнули пробивающиеся сквозь решетчатый навес косые лучи солнца, голубые от клубящегося в них дыма и пылинок. Или ему припомнилось что-то из их вчерашнего разговора в саду?

— Нет, они вовсе не примитивные. Но они выросли на этом, и это часть их философии. И не случилось еще такого, что могло бы изменить их взгляды.