— Это еще что?

Хёлм поднялся, картинно испустив усталый вздох, обхватил обеими руками мешковину и дернул вверх: на стол вывалилась куча кинжалов, сметая на пол досье, печати и ручки.

— Э-э-э, уймись! — закричал Бивен, пытаясь остановить разгром.

— Но ты ж этого хотел, не так ли? — ухмыльнулся тот. — Я притащил чертову уйму наших кинжалов, но только ради того, чтобы доставить тебе удовольствие. Искать тут нечего.

— Говори яснее.

— Я связался с Reichszeugmesterei, ну, с RZM, контрольным ведомством, отвечающим за снабжение наших войск.

— Спасибо, я в курсе.

— Хоть ты в это и не верил, довольно часто случается, что наши парни ломают свои кинжалы, портят их или теряют, а то и продают, но не стоит говорить об этом громко. Ведомство берет на себя выполнение заказов и доставку, а также делает вид, что разыскивает виновных. Но проще найти иголку в стоге сена.

Бивен посмотрел на кучу ножей, валяющихся на кожаном бюваре. Каких тут только не было: рукояти, гарды, лезвия, ножны, крепления, цепочки и вообще все детали самых различных форм.

— Здесь кинжалы СС, модели тридцать три и тридцать шесть, экземпляры из СА, из вермахта, из «Мертвой головы», почетные клинки, коллекционные экземпляры, некоторые подписаны лично Эрнстом Рёмом или Генрихом Гиммлером… Только нам все это пофиг. Для нас имеет значение одно — форма клинка и отметины на гарде. А с этой точки зрения у всех кинжалов совершенно одинаковые характеристики.

Бивен оглядел смертоносные орудия, претендующие на художественную ценность, но теперь видел в них лишь крушение всех надежд на свою единственную улику: оказалось, что отследить убийцу, исходя из характера ран, нанесенных жертвам, решительно невозможно.

— Я связался с разными мастерскими в Золингене. Якобс, Карл Эйкхорн, Карл Беккер… Все они в один голос заверили, что не существует способа определить, какой именно кинжал оставил след в ране. Все клинки идентичны, за исключением микроскопических деталей.

Теперь, при взгляде со стороны, сама улика представала слишком очевидной, слишком театральной. И жест судмедэксперта, когда тот погрузил собственный кинжал Бивена в одну из ран… Все это было чистой липой. Убийца, которого не видел ни один свидетель, который не оставил никакого следа и словно мог по желанию растворяться в воздухе, никогда не поднес бы ему такую улику на блюдечке.

Возвращаемся в исходную точку.

Протянув руку, Бивен сгреб все барахло обратно в мешок.

— У меня для тебя задание, — бросил он, распрямляясь. — Нужно послать парней, чтоб они глаз не спускали с одной женщины, Греты Филиц. На нее наверняка есть досье.

— Подозреваемая?

— Нет, ей грозит опасность. Нужно обеспечить защиту.

— Откуда ты знаешь, что она в опасности?

— Если я тебе скажу, ты все равно не поверишь…

Альфред просунул голову в приотворенную дверь, правда предварительно постучав:

— Для вас сообщение, гауптштурмфюрер.

— Посмотрю потом.

— Это личное, от женщины.

Динамо хмыкнул, Бивен напрягся.

— От женщины?

По-прежнему стоя на пороге, Альфред прочел запись на листочке — он носил очки в очень тонкой оправе, похожей на усики кузнечика.

— Минна фон Хассель. Она сказала, что это по поводу вашего отца.

С эстрады неслась развеселая музыка. Столики под воздушными шариками, белые стулья и тенты образовали круг. В центре его с беззаботной легкостью, затмевающей все заботы, вальсировали пары. В воздухе разливалось летнее опьянение, полное аромата цветов и запаха пива.

Вот уже многие годы Бивен ногой не ступал ни в один Biergarten: эти пивные ресторанчики на открытом воздухе никогда ему особо не нравились. На его вкус, смесь солнца, музыки, пива и сосисок получалась не самой удачной. Природа не имела никакого отношения к ритмам вальса и запахам фламекюша, эльзасской пиццы со шпиком. Ему казалось, что высокие величественные деревья с их пышной листвой презрительно поглядывают на суету мелких людишек, дергающихся на танцполе, как насекомые, или же обжирающихся на углу стола.

Этот Biergarten, расположенный на севере Тиргартена, не был исключением из правил, но Франца поразило скопление народа и всеобщее веселье. Только что началась война, апокалипсис набирал ход, но в тени каштанов люди кружились, подпрыгивали и неслись вскачь под «раз-два-три — раз-два-три» Йозефа Ланнера.

Бивен злился, что Минна назначила ему встречу именно здесь. Конечно, это был знак внимания с ее стороны — ему не придется тащиться в Брангбо, — но столпотворение вокруг наводило на мысль о людном месте, которое выбирают, когда не хотят остаться с собеседником с глазу на глаз.

Он заметил ее, одиноко сидящую за столом и так же неуместную здесь в своей замшевой куртке и берете, как пятно горчицы на белой скатерти.

Отпихивая воздушные шарики, раздвигая официантов и рвущихся к танцплощадке плясунов, Бивен направился к ней. Его черный мундир, грудь в медалях и позвякивающий кинжал тоже, по правде говоря, не очень вписывались в маленький сельский праздник.

— Что еще за хрень? — спросил он вместо приветствия.

Минна так нервно крутила ложечкой в чашке с кофе, что жидкость выплескивалась. Глаза у нее были стеклянные, а кожа серой. И весь вид совершенно обколотый.

— Садитесь, — приказала она.

— Вы считаете, это подходящее место для разговора о моем больном отце?

— Ваш отец прекрасно себя чувствует.

— Что? Ваше сообщение…

— Это чтобы вы пришли.

Бивена разрывали противоположные чувства. Он бы с удовольствием засадил ее в камеру, просто чтобы поучить жизни. В то же время ему полегчало от ее признания, что она соврала, — по крайней мере, отец в порядке. В глубине души он восхищался смелостью этой женщины, которая использовала все «доступные и необходимые средства», чтобы добиться своей цели.

— Вы думаете, что мне делать больше нечего, — начал он, неохотно усаживаясь, — кроме как пить кофе в Biergarten в разгар рабочего дня?

— Мне надо поговорить с вами о многих вещах, и это срочно.

Бивен посмотрел на часы.

— Слушаю вас, но клянусь, если вы вытащили меня ради каких-нибудь…

— Закон от четырнадцатого июля тридцать третьего года — это вам о чем-то говорит?

— И перестаньте загадывать загадки.

— Закон о насильственной стерилизации.

— Стерилизации кого?

— Инвалидов, неизлечимых пациентов, имеющих наследственные заболевания, слабоумных, безумцев…

Он бросил взгляд вокруг: танцоры не собирались сдаваться. Музыканты — духовой оркестр — теперь грянули галоп. Под деревьями бодро задвигалась вереница в ритме взрывных аккордов и медных взвизгов. Напоминало пляску смерти под саркастическое хихиканье.