От того, что до прощания, до последней минуты, когда она могла еще видеть его, появилось какое-то простое действие, Тане стало легче. Она вскочила, набросила ватник. Ватник был единственной теплой одеждой, которую ей удалось выменять на спирт, в нем она проходила всю зиму и в нем же ходила теперь весной, потому что весенней одежды у нее тоже не было.

– В чем это ты? – заметил Дима.

– Ватник теплый. Некрасивый только.

– Тебе все равно идет. Как то платье на Новый год, синее с голубым.

– Ты помнишь, в каком я была платье? – улыбнулась она.

– Конечно. Ну, пойдем.

На улице было уже темно. Совсем близко чувствовалось весеннее дыхание Цны, холодной и большой реки. Димин конь тихо пофыркивал в темноте.

– Как его зовут? – спросила Таня.

– Вихрь.

– Это ты назвал?

– Нет. Я так не назвал бы.

– Почему?

– Слишком красиво.

Он всегда чувствовал грань, за которой в красоте появляется это «слишком», и никогда через нее не переступал.

Таня сбегала к воротам, открыла их и вернулась к Диме. Он уже отвязал коня и держал за повод. Его лицо, его плечи видны были на фоне неба строгим темным силуэтом.

– Не забывай Женьку, Таня, – сказал Дима. – Он без тебя не сможет.

– Да, – кивнула она. – Да-да.

Она вскинула руки и обняла его. Дима тоже обнял ее тем сильным движением, которое было совсем новым, незнакомым, но уже совершенно родным для нее.

– Пожалуйста, не погибай! – горячо проговорила Таня ему в висок. – Я тебя очень прошу!

Он поцеловал ее быстро и крепко, прижал к своему плечу ее голову и тут же отпустил. И пошел со двора, ведя коня в поводу.

Таня смотрела, как он идет по улице. Удаляется, растворяется, тает в сплошной тьме.

«Не может быть, чтобы он погиб! – со всей силой, на которую была способна ее душа, подумала она. – Не может».

Как же счастливо Ольга встречала весну!

Никогда в ее жизни не было такого ровного счастья, как теперь. Может быть, конечно, это ей только казалось, трудно ведь оценить свое состояние со стороны, но, во всяком случае, она давно уже не чувствовала себя так спокойно и радостно, как этой весною.

Она шла по Тверскому бульвару и смотрела на зеленую лиственную дымку, которая плыла над аллеей. Два дня назад все почки распустились разом, и деревья стояли не в листьях еще, а в нежном тумане. Это было очень красиво.

Но в общем-то состояние счастья, в котором она теперь жила, заключалось не в природе и не в погоде, а в ней самой. Счастье окатывало ее изнутри, как ровно набегающие волны, и не зависело ни от каких внешних, изменчивых вещей.

Она отлично помнила, когда началось такое ее состояние – когда вступила она в это долгое, глубокое счастье.

Это было в тот день, когда ее выписали наконец из больницы.

Ольга и представить не могла, что будет лежать в больнице так долго, почти два месяца. И с чем – не с переломом же позвоночника, а с самой обыкновенной простудой. Правда, обыкновенная простуда мгновенно, за одну ночь, превратилась в бронхит, а потом, уже в больнице, куда ее с этим бронхитом забрали, перешла в воспаление легких, которое назавтра стало двусторонним. Врачи только руками разводили, а заведующий отделением сказал:

– У вас, дама, организм просто сыплется. Эффект домино какой-то. Стресс, что ли, перенесли?

Ольга пробормотала в ответ что-то невразумительное. В голове у нее все плыло от жара, так что ответить что-нибудь толковое она все равно не смогла бы. Даже если бы знала, как называется то, что она перенесла.

Оно выходило из нее тяжело и медленно, как болезнь, но так же, как болезнь, неотвратимо. От него можно было или умереть, или выздороветь. Она не умерла – значит, должна была выздороветь, и она выздоравливала, становилась бодрее с каждым днем, но длилось это очень долго, почти всю зиму.

Это была странная, похожая на бред зима. Ольга с удивлением сознавала теперь, что прожила ее именно она, а не какой-то другой человек. Сознание ее было смещено, оно медленно, очень медленно возвращалось в свое прежнее положение, и так же медленно возвращалась к себе прежней она сама.

И только тот день, когда это наконец произошло – когда будто бы раздался громкий щелчок и жизнь ее вошла в свои пазы, – она помнила ясно, ярко, пронзительно.

В тот день Ольгу выписали из больницы. Она не чувствовала себя здоровой, но врачи говорили, что это так, и она не возражала. Правда, когда ей принесли документы на выписку и сказали, что она может идти домой, это вызвало у нее что-то вроде недоумения.

– Как – домой? – спросила она медсестру.

– Обыкновенно, – пожала плечами та. – Родственники же за вами приедут? Ну так дождитесь их и идите.

Только тут Ольга сообразила, что родственники-то за ней как раз и не приедут: из-за странной своей заторможенности она никому не сообщила о том, что ее сегодня выписывают. И как раз в это время у Андрея лекции, и Нинка тоже на лекциях у себя на истфаке… Да и зачем их попусту дергать? Одежда у нее в тумбочке, от больницы до дому идти полчаса, на улице тепло, а хоть бы и холодно, можно ведь вызвать такси.

Такси Ольга вызывать не стала: последний, мягкий уже февральский холод показался ей приятным, и она решила пройтись.

Солнце светило уже почти по-весеннему, кремлевские стены и башни сверкали ярко, как на лаковой шкатулке. Но, идя мимо этих веселых стен, Ольга не замечала их.

Она уже свернула на Тверскую, оказалась в обычном для буднего дня плотном людском потоке. До Тверского бульвара, с которого можно было повернуть к себе на Патриаршие пруды, пройти оставалось немного. И она даже не очень поняла, почему вдруг замедлила шаг. Замедлила, еще замедлила, свернула в арку, прошла через дворы… И попала в незыблемый и неизменный университетский мир.

Эти здания, простая красота которых устояла перед напором скороспелого богатства, эти облезлые лавочки во двориках возле старых университетских корпусов – все это она любила безмерно. И, пожалуй, не было ничего удивительного в том, что, выйдя из больницы, она решила зайти к Андрею на факультет. Она ведь часто заходила к нему вот так, без видимой цели, просто чтобы вместе пойти домой. Раньше – очень часто…

Шли лекции, в коридорах было тихо. Ольга поднялась на второй этаж и остановилась перед дверью аудитории, в которой – она посмотрела по расписанию – читал сейчас Андрей. Оттуда, из-за двери, доносился его размеренный голос. И что-то такое сильное, такое новое послышалось ей вдруг в этой размеренности, в этой знакомой ровной простоте, что она замерла. Но потом все-таки приоткрыла дверь и заглянула в щелку.

– Каждая из этих стадий развития сопровождается кризисом, который рассматривается как поворотный момент в жизни, возникающий вследствие достижения определенного уровня психологической зрелости, – говорил Андрей, глядя на студентов, которые сидели в первом ряду.