А может, даже не дней, а нестерпимо долгих, наполненных тревогой и ожиданием лет, прошедших с той ночи, когда она решилась на самый важный в ее жизни поступок… на тайну, про которую она не должна не только говорить и думать, но даже вспоминать?!

Да откуда им знать, этим рассудительным всезнающим кухаркам, что она строго-настрого запретила себе даже мечтать о любви, о нежных теплых руках человека, который прижмет ее к себе так же крепко, как прижимал в тот раз принц, и скажет что-то очень важное…

Такое, чего ей никак нельзя слушать, пока не пройдет последний срок, ради которого она заперла свое сердце на сто замков и поставила перед собой такие задачи, какие ставит себе далеко не каждый мужчина.

Девушка всхлипнула в последний раз, тяжело поднялась с пола и побрела умываться. Хорошо, что у нее есть пара кувшинчиков холодной росы, она точно должна вернее простой воды скрыть следы неожиданных слез.

Нет, нужно бдительнее следить за своим настроением, ну вот с чего она так расстроилась из-за обычной болтовни служанок?! — постановила Илли, разглядывая в зеркале припудренный носик, а то недолго и истеричкой стать. А она пока не имеет ни желания, ни права на слабость.

Его высочество был зол. Не сердился или злобился, не обижался и не гневался. Намного больше. Его просто переполняло от кончиков пальцев и до макушки неумолимое, яростное, желчное зло. И что злило больше всего, так это то, что злиться было не на кого, кроме как на самого себя.

Ну не на мать же обижаться и не на отца? Они сделали все так, как считали нужным, и действительно старались ему угодить. И за это говорит опыт его трех первых временных союзов. Он был доволен своими фаворитками, они были довольны им. Первые две даже печалились, расставаясь с ним, но уходили сами, прельщенные перспективами предстоящего брака. Как он теперь понимает, эти браки с достойными и вполне молодыми третьими и четвертыми сыновьями знатных, но обедневших семейств устраивались именно ее величеством для поддержки преданных воинов и придворных должностных лиц. И все складывалось по обоюдному согласию, и женихи знали про невесту все и видели ее на балах, и фаворитки имели возможность познакомиться с претендентами и сказать «да» или «нет».

Все всё понимали, и все были довольны. И эта система прекрасно себя оправдывала и на нем, и на его братьях, и на десятках молодых, горячих сеньоров, позволяя леодийской знати не скатиться в пучину бурного разврата, царящего при дворе короля Блансии, или дойти до откровенной продажи женских ласк в веселых домах, как в сытом герцогстве Дирлиндском. А бесприданницам, не обладающим никакими особыми способностями или редкой красотой, получить обеспеченную жизнь и достойного мужа.

Но вот теперь в его жизни все вдруг разладилось, и виной всему он сам. Вот зачем он поторопился, пошел на поводу у событий, не отложил выбор на неделю, когда званый обед для претендентов на фаворитку состоится в королевском дворце?! Как раз к тому времени немного определился бы со своими желаниями и ощущениями…

Кандирд сердито стукнул кулаком по подлокотнику и зло сморщился, удар отозвался тянущей болью в заживающем боку.

— Вот ты где, — весело произнес за спиной голос Бенгальда, и старший брат вошел в оружейную комнату. Прошагал к стоящему у окна столу, на котором сиротливо стыл завтрак, сел напротив Кандирда, пристально присмотрелся к его лицу. — Что случилось?

— Я болван.

— Поздравляю. Наконец-то дошло.

— Ты думаешь, что меня задевает твоя язвительность?

— А я не язвлю, а констатирую факт, — спокойно пододвигая к себе чистую тарелку и начиная складывать на нее все то, что удостоилось его высочайшего внимания, отозвался тот.

Младший только едко фыркнул и отвернулся к окну. Теперь он начинал понимать, почему Бенг, с тех пор как провел в своем замке реформу, напрочь отказался от законной фаворитки. Предпочитая тайком встречаться с одной из бывших осведомительниц, имя которой держал ото всех в строжайшей тайне.

— Так что у тебя произошло? — не выдержал старший мрачной физиономии младшего. — Сеньора Анирия устроила скандал?

— Хуже.

— Сцену ревности?

— Еще хуже.

— Сдаюсь. Никогда не видел от женщин ничего хуже, чем сцены ревности.

— А сцену нежной любви с жалобами на разрывающееся в разлуке сердце ты видел? — желчно фыркнул Кандирд. — Когда чувствуешь себя виноватым даже в том, что вчера шел дождь?!

— Ты прав. Это еще хуже. И что она из тебя таким маневром выдавила?

— Откуда ты знаешь? Впрочем, я же сказал, что болван. До меня все доходит с запозданием. Конечно, выдавила… невероятным количеством слез и упреков. Обещание взять ее в поездку.

— Но ведь ты не сможешь взять ее к эльфам?!

— Она согласна ждать в приграничном городке вместе с остальным отрядом.

— Ты точно болван.

— А разве я сказал что-то другое? Я чувствовал себя виноватым… она ждала, переживала… а у меня при одном взгляде на нее даже зубы заныли. И это через несколько дней после церемонии! Ну и не смог отказать… она же ни в чем не виновата.

— Ты будешь сильно жалеть.

— Да я уже сильно жалею! Настолько сильно, что готов на любые отступные! Но она же ничего слышать теперь не хочет! Поет и прыгает, вещи собирает. Что мне делать?

— А что ты теперь можешь сделать? Попросить Бунзона дать ей перед отъездом слабительное или снотворное сочтешь ниже своего достоинства, уговорить себя, судя по всему, она не позволит. Так что пусть едет… но при первой попытке показать характер — отправляй назад, иначе проклянешь тот миг, когда проявил слабость.

— О, я его уже сто раз проклял!

Обойдя приемную и проверив, заперта ли дверь в кабинет, Иллира подергала за шнурок, решив больше не соваться на кухню, тем более в момент, когда там не ожидают незваных гостей. Потом позвонила в канцелярию, за эти дни наверняка скопилось несколько десятков писем, и нужно было договориться, когда она сможет проследить за процессом их вскрытия.

И села за стол, ожидать прихода служанки.

После недавнего срыва девушка снова крепко взяла себя в руки, твердя, как заклинание, давно и прочно заученные фразы: «Только ты сама сможешь себе помочь. Нужно лишь быть сильной и не допускать в душу никаких посторонних чувств. Там должна царить лишь неуклонная воля и целеустремленность, все остальное может только помешать».

— Доброе утро! — Млата, проворно скользнувшая в дверь с подносом в руках, искоса внимательно рассматривала сеньориту: знает или нет?

Если судить по припухшим глазам, может, и знает, а если по тому, что еще очень рано и сеньорита никуда из приемной не выходила, может и не знать, а слезы совершенно по другой причине.

— Доброе утро, Млата, — ровным тоном поздоровалась Иллира, ей и без слов было понятно, что девушка не может быть не в курсе будоражащих прислугу сплетней, — что у вас тут новенького, рассказывай.