Ага, теперь понятно, что он имеет в виду. Охрана подобного вооружения у севастопольцев налажена, и, наверное, неплохо. Собственно, они в основном этим и занимаются: сбережением остатков флота, охраной арсеналов и поддержанием городских и поселковых систем обеспечения в рабочем состоянии. Представляете, какая численность личного состава для этого нужна? Я не представляю, и даже не понимаю, как вообще это можно сейчас сделать.

Мне никто не докладывал об общей численности севастопольского анклава, ясно, что это стратегическая информация, тут лучше с вопросами не выскакивать, чтобы любопытный нос не оторвали. По моим прикидкам, больше семисот. Но меньше тысячи. Тем не менее, это много, очень много.

Наша мини-колонна из двух машин остановилась на подъезде к Гурзуфу.

Брашпиль уже показал мне гору Аю-Даг, похожую на огромного медведя, пьющего воду, и объяснил, что у подножия именно этой горы находится законсервированный «Артек» — самый лучший в мире детский лагерь.

Заповедный берег притягивал глаз. Не было у меня времени для экскурсий, но, может быть, именно благодаря этому разрозненные впечатления не проскальзывали мимо, а надёжно оседали в памяти, чтобы ещё раз возникнуть много позже. Казалось, что с высоты этих взметнувшихся над бездонно-синим морем гор можно рассмотреть весь Крым. Поверхность моря на западе терялась, смешиваясь с горизонтом, и лишь плывущие облака, похожие на средневековые европейские города с крепостными стенами, подчеркивали эту границу, убегая от неё на восток.

Рядом с машинами стояло огромное старое дерево, и его светло-зелёные ветви, все в тёмных пятнах и полосках мха, извивались над землёй, словно огромные анаконды. Вот бы туда кота запустить! Сказочного, пожившего, пушкинского… Он будет важно ходить по ветвям, ворчать, вспоминать, рассказывать что-то брехливое о семи богатырях, а над ним, словно опахала, с тихим шелестом будут покачиваться эти большие листья с неправильной формы прорехами, оставшимися после нападения каких-то мелких паразитов.

Внизу пустынные вылизанные улочки бежали к пляжу, сваливающийся с гор крепкий ветерок сгибал верхушки пирамидальных можжевеловых кустов, тянущихся вдоль безлюдных разномастных домиков.

Над легендарной горой хмуро висели клочья тёмных туч. Здесь нет общины, всех оставшихся эвакуировали. Жаль, что здесь у нас очень короткая остановка, ничего толком не разглядишь.

Вот тебе и отцовская мечта… Безлюдье.

Жители огромной страны, как и он, долго копили деньги, потом присматривались, решались — покупали вожделенный домик и переезжали сюда. А вышло вот так.

Сколько же всего людей живёт в Крыму? Вполне может быть, что даже такие компетентные и информированные товарищи, как недавно избранный губернатор полуострова, которого за глаза называют Гауляйтером, и всемогущий Мельниченко не знают точной цифры, как и Залётин не знает, сколько точно живых осталось в районе Большого Сочи, переписи ещё не проводилось.

Война с турками и странами НАТО не так потрепала Севастополь, как Новороссийск, крымчане смогли отбиться от воздушных и морских атак, потеряв в развернувшихся на фоне чудовищных непоняток боях с ополоумевшими напоследок соседями самых лучших своих людей. Так утверждает Фидель. А гугонцы в летающих тарелках, появлению которых в первые недели никто не придавал должного значения, искренне радовались, глядя на это взаимоистребление и потирали пупырчатые чёрные ладошки. Им меньше работы.

Когда всё стихло — дальше воевать настолько серьёзно, по большому счёту, стало некому, — люди начали приспосабливаться под драку с новым, самым главным противником, а не ушедшие в боевой поход корабли остались стоять в гавани, как бы ни навечно… Даже такая большая община, как Севастопольская, не может себе позволить собрать экипаж сторожевика, пусть и не полный, заправить его драгоценной соляркой по края танков и отправить в плавание непонятно с какой целью. Тогда и было принято решение: провести ревизию, решить, что и зачем можно и нужно сохранить.

Фидель приехал на своём «Хайлюксе» с двумя бойцами. Одного из ребят звали Сергей, у него было умное лицо студента-физика, коротко подстриженные чёрные усы над поджатыми губами и очень спокойный, почти равнодушный взгляд. Неожиданно интеллигентен. Зато второй боец, которого звали Максим, обликом был что надо — чисто разбойник с большой дороги. Он похож на грека: слегка горбатый нос со шрамом, большие тёмные глаза и ослепительно белый фарфор искусственных зубов на загорелом до бронзы лице.

— Все оправились? — опять крикнул группер.

— Там Макс застрял в лавровишне! — откликнулся Сергей. — Вчера нажрался салата из банок…

— Чё ржёте? У хорошего воина перед боем всегда понос, — огрызнулся грек-разбойник, выходя из кустов и на ходу поправляя разгрузочную систему.

— По машинам! — скомандовал группер, опуская большой обрезиненный бинокль, и через минуту снова зашуршали на обочине шины, выплевывая перед выездом на асфальт мелкие камешки.

Брашпиль вслед за командиром тоже поджал педаль газа, и наш заряженный на бездорожье джип с торчащей над крышей решёткой экспедиционного багажника и запаской, закреплённой там же, подвывая турбиной, ринулся вперед, пока не набрал хорошую скорость, уходя от посёлка по сверкающему на солнце асфальту. В городе и пригородах подобной лихости спецназовец не показывает, лишь на горных дорогах его охватывает мальчишеский раж. Заходя в поворот, Валерка подхлестывал «Паджеро» короткими толчками педали, быстро переключал механическую коробку и радостно стучал левой рукой по рулю. Так что мы выскакивали на виражи агрессивно, словно собираясь улететь дальше в небо. Хорошо бы не в пропасть! Ух! Но он резко перекладывал руль, отводя машину от обочины, и порой на двух колесах вписывался в поворот.

— Куда несёмся… — проворчал я.

— А чего тебе? — осведомился Валера.

— Хоть осмотреть бы чего. Коктебель, например.

— А чего там смотреть? — удивился старожил полуострова. — В районе Гурзуфа хоть природа шикарная, а в Коктебеле где природа? Одни степи и скалы.

— В Коктебеле осенью всякие фестивали проводили, этот как его, Волошинский! — вспомнил я.

— Ага. А потом менты нарков по кустам собирали.

— Да ладно, модное место, романтичное.

— И пустые бутылки кругом, — дополнил он картину.

Романтики в нём ровно столько же, сколько её в малой пехотной лопате.

— Тебе, как я вижу, всё пофиг, хреновый из тебя выйдет поэт-песенник, а я вот, может, всю жизнь мечтал побывать в Никитском ботаническом саду! Мама много раз рассказывала по фотоснимкам о чудном месте, где растут тысячи разных деревьев и кустов, собранных со всего земного шара.

— Дендрарии не диковина, они много где имеются, в чём проблема? — не вник в мои страдания бездушный спецназовец.

— Хотелось увидеть сосну Монтесумы, это обязательно, бамбуковые заросли, банан широколистный… — продолжал я настырно. — А ещё, и это, может, самое главное — гинкго там есть, ты хоть знаешь, что это?