– Остановил машину, решил осмотреть кузов. Водитель брезент откинул, а оттуда двое из автоматов огонь открыли – в упор. Кошелева и Фролова – наповал.

– Понял. Бойцы! Наших убитых грузите в кузов, да помогите товарищу капитану в кабину сесть, везите его в госпиталь.

Мне помогли встать, и я побрел к полуторке СМЕРШа, но на полдороге остановился и, повернув к стоявшему с распахнутой дверцей «ЗИС-5», подошел к телу убитого водителя.

– Боец, ну-ка, расстегни на нем гимнастерку.

Боец перевернул тело на спину и стал расстегивать пуговицы гимнастерки. Заинтересовавшись, к нам подошли Безгуб и оба милиционера.

Под гимнастеркой водителя была немецкая форма. Так вот почему он выглядел полноватым – из-за одежды. И сапоги немецкие надел, потому как в узкие голенища наших сапог с двойным комплектом брюк-галифе ноги не всунешь.

– Власовцы из РОА? – предположил Безгуб.

– Говорил он чисто, без акцента. Может быть – власовец, а может – немец чистокровный из «Бранденбурга-800» или «Курфюрста». Они по-русски говорят почище многих.

– Ты гляди-ка, – удивился милиционер, – немец, а по-нашему чисто балакает.

Я пошел к нашей полуторке. Мутило, дышать было трудно, боль не отпускала.

Видя мое состояние, водитель, как мог, старался вести машину плавнее. На выбоинах трясло, и я стискивал зубы, чтобы не вскрикивать.

В госпитале медсестра помогла стянуть гимнастерку, и меня уложили на жесткую кушетку. Когда хирург начал осмотр и надавил на больное место, раздался хруст. От боли потемнело в глазах.

– Перелом ребер у вас, батенька, и сразу трех. Сейчас наложим тугую повязку, и полежите пока у нас, недельки две – точно.

– А без этого – никак?

– Вы еще скажете спасибо, батенька, если все без хирургии обойдется. Обломки ребер могли легкое повредить, тогда без операции не обойтись. За вами понаблюдать надо. Где это вас угораздило такой удар в грудь получить? Обычно привозят с ранениями – пулей, осколком. А у вас непонятный случай, да-с.

Медсестра молча подала хирургу мою гимнастерку. Развернув ее, он увидел орден с отлетевшей эмалью и вмятиной от пули.

Хирург покачал головой:

– Повезло тебе, капитан. Орден-то аккурат напротив сердца был, на себя удар принял. Береги его, он тебе вторую жизнь подарил. Давно получил?

– Сегодня утром.

Врач только руками развел:

– Есть бог на свете!

После перевязки меня уложили на кровать в палате. Комнатка была небольшой, в ней стояли четыре койки. «Наверное – палата офицерская», – подумалось мне. И точно – через некоторое время в палату вошли трое раненых, вернувшихся после перевязки в процедурной.

– О, у нас новичок! Лейтенант Барышников, пехота, – представился самый молодой.

– Майор Лаптев, – пробасил раненный в руку.

– Капитан Неустроев, – сказал третий. Под халатом я не видел, куда он ранен, но левой рукой он держался за живот.

– Капитан Колесников, Петр, – представился я запоздало.

Они втроем присели на кровать, стоявшую рядом с моей, явно выказывая желание пообщаться накоротке.

– Куда тебя?

– В грудь.

– А, так это ты тот везунчик, о котором медсестра сейчас на перевязке рассказывала? Тебе, что ли, пуля в орден попала?

– Попала.

– Дай посмотреть.

Офицеры взяли со стула мою гимнастерку и стали разглядывать изуродованный орден.

– Ну, повезло тебе, капитан. Чуток в сторону – и тебе бы амба вышла.

– Самое занятное в том, что я его только сегодня утром получил. Хирург сказал – не иначе, бог помог.

Офицеры понимающе переглянулись.

– Чего только на фронте не бывает! – Лейтенант уселся на койке напротив меня. – Помню, в прошлом году осенью только я из блиндажа вышел, а туда сразу же снаряд угодил. Отделение, десять человек – в клочки, а меня лишь контузило слегка.

– Это что! – оживился майор. – У меня вот был случай – мина недалеко взорвалась, осколками каску пробило и каблук с сапога как бритвой, срезало, а на мне – ни одной царапинки. Не чудо ли? Ты, капитан, давно воюешь?

– С июля сорок первого.

– Ого!

– Первый раз ранило?

– Уже третий раз в госпитале лежу.

– Молодца! Значит, пули до сих пор обманывал.

Санитарки принесли мне обед, ходячие раненые потянулись в столовую.

А после обеда – спать. Каждый старался получить от отдыха по ранению все сполна: вволю отоспаться, как следует поесть, приударить за медсестрами и санитарочками – но это уже потом, попозже, когда ходить можно будет.

Я тоже уснул после обеда. Поспать на чистой простыне, зная, что не поднимут по тревоге, – счастье. Кто воевал, спал в сырых блиндажах или на голой земле, боролся со вшами, недоедал – тот оценит.

Ближе к вечеру в нашей комнате в наброшенном сверху белом халате появился Сучков. Раненые офицеры тактично вышли из палаты.

– Ну – как ты? – кивнул он на грудь.

– Живой.

– Да вижу, что живой. И со слов Безгуба знаю, что произошло. Оказалось, это немцы переодетые были. Теперь у них и не спросишь ничего – одни трупы.

– Не виноват я, товарищ полковник. Водитель мне сразу подозрительным показался. А когда я потребовал кузов под брезентом досмотреть, оттуда двое огонь по ребятам открыли. Антона и Алексея жалко. Какие хлопцы погибли!

– Я с хирургом говорил уже – тебе тоже пуля предназначалась, да орден спас. Не зря, выходит, я тебе утром его прикрутил.

Полковник помолчал.

– Орден покажи.

Я кивнул на гимнастерку, висевшую на стуле. Сучков поглядел-покрутил орден и изумленно воскликнул:

– Эка штука – сердце прикрыл, надо же… Доктор сказал – здесь ты на две недели минимум, пока ребра не срастутся.

– Да, он мне тоже так сказал. Ребят моих похоронили?

– Я только с похорон. Сколько же могил от самого Ельца, когда в СМЕРШ выделились, за нами осталось! – Глаза его на мгновение блеснули.

Мы снова помолчали.

Полковник обернулся, огляделся, как нашкодивший пацан, и протянул мне фляжку.

– Спрячь, там водка. Говорят, если понемногу принимать, то заживает быстрее.

Я сунул фляжку под подушку.

– Ну, капитан, бывай! Выздоравливай! Будем с нетерпением ждать. И товарищам своим здоровья от меня пожелай. Да, кстати, ты в курсе, что Первый Белорусский уже пересек польскую границу? Наш отдел теперь в Кобрине, пока на белорусской земле. Совсем рядом – Брест, а там уж и польская земля.