Полковник ушел. Тут же в палате показались раненые офицеры. Капитан Неустроев спросил тихим голосом:

– Чего он от тебя хотел?

– Навестил.

– Я его знаю, он из СМЕРШа. При нем лишнего не говори – самому боком может выйти.

– Так я тоже из СМЕРШа. А полковник – мой начальник.

Раненые офицеры переглянулись и посмурнели лицами. Оно и понятно: СМЕРШ в армии не любили и боялись. Похоже – зря я им про себя сказал.

Внешне я ничем не выделялся среди других офицеров танковой армии. На петлицах у меня эмблемы танковых войск были – специальных-то эмблем у СМЕРШа не было. Офицеры носили обозначения тех войск, из которых пришли в СМЕРШ, или тех частей, которые курировали. Потому в СМЕРШе у офицеров и солдат можно было увидеть на петлицах эмблемы самых разных родов войск.

Несколько дней раненые из моей палаты относились ко мне настороженно, обходясь односложными ответами «да», «нет». Но постепенно ледок отчуждения таял.

Я отсыпался, отдыхал; дышать мне стало легче, и я мог уже садиться в койке.

Отношения наши вновь потеплели, когда в один из вечеров, после ужина я выставил на стол фляжку с водкой. Правильно говаривали на Руси: «Веселие наше есть пити».

Мы выпили по сто грамм, покурили, отмякли душою, еще добавили, и языки развязались.

– Ты не обижайся, Петр, только служба у тебя паскудная. Вот у нас в полку «смершевец» – так я его трезвым не видел. Чуть что – орет: «Под трибунал отдам!» – пистолетом размахивает, доносчиками оброс.

– Это от человека зависит, а не от службы. Иному дай власть – даже маленькую, – он ею упиваться станет, чтобы показать свое превосходство. А я не в полках работаю, я «чистильщик». Мое дело – наши тылы от немецких агентов, предателей и изменников Родины очищать, чтобы в спину вам не ударили да немцам по рации сведения военные не передали. И стрельбы у нас хватает, люди гибнут. Меня вот ранило, а двоих наших офицеров – наповал, похоронили недавно.

– Прости, брякнули не подумавши.

С того дня, вернее – вечера, мои сопалатники, раненые офицеры, переменили свое мнение обо мне, и мы даже сдружились.

Мы просыпались, слушали последние сводки Совинформбюро по репродуктору, что черной тарелкой висел в коридоре. Собирался около него почти весь этаж – кроме лежачих. Обсуждали успехи нашей армии, отмечали освобожденные города и земли на большой карте, что неизвестно какими путями попала сюда из школы.

Постепенно обновлялся и состав раненых: поступали новые, кто-то из госпиталя выписывался по выздоровлению, кого-то комиссовали по инвалидности. В госпитале хватало раненых с ампутированными руками и ногами. Изредка на носилках, закрытых простыней, через черный ход выносили умерших от ран. Хоть мы и привыкли на фронте к смертям, но там – передовая. А в тылу, где не рвутся снаряды, не падают бомбы, не стучат пулеметы, умирают молодые парни. После каждой смерти госпиталь на время как-то затихал. Не было слышно анекдотов, раскатистого смеха – лишь матерок в курилке.

После очередной смерти с наступлением ночи на меня волной накатывались горестные воспоминания о нелепой гибели Алексея и Антона. Я пытался понять, как получилось, что обоих моих лейтенантов убило сразу. Получалось – надо было все-таки им действовать с разных сторон грузовика. Тогда, даже если бы диверсанты и открыли огонь – пусть неожиданно, то могли сразить одного, а не обоих сразу. Надо учесть на будущее. Каждая ошибка должна анализироваться, и на основе анализа нужно делать верные выводы, дабы избежать трагических повторений.

Как-то поздно вечером, когда госпиталь погрузился в беспокойный сон, сосед по койке, майор Локтев, заметив, что я не сплю, смущенно кашлянул и спросил меня:

– Не спишь, капитан?

– Не сплю.

– Я вот что думаю. Пройдет время, кончится война – все равно ведь она кончится когда-нибудь – ведь гоним уже немца, в Польшу вошли. Тогда и армию сократят, а я, кроме как батареей или дивизионом командовать, больше ничего не могу. В сорок первом школу окончил – как раз двадцать второго июня выпускной вечер был, сразу военкомат в армию и призвал – в артиллерийское училище направил, потом – фронт. Вот вернусь домой, а делать на гражданке ничего не умею, семьи нет, у меня – поверишь ли? – даже девушки – ну, чтобы ждала, и той нет.

– С девушками как раз не проблема. Подумай сам – сколько ребят, мужиков с фронта не вернется. Сколько девушек и женщин одинокими останутся, выбор будет – ого-го!

– Ты так думаешь?

Майор замолчал. А я не думал, я просто это знал – после жестокой, опустошительной войны долгие годы мужики будут в большом дефиците. Даже этот майор, вылитый Клим Чугункин – ну, который Шариков из «Собачьего сердца». Внешностью не наградил господь, одним словом. Но для мужчины внешность – не главное. Была бы голова, да руки, да желание и умение работать.

И еще я знал, что после войны с немцами придется еще воевать с Японией. Но откуда это знать наперед майору? Не демобилизуют армию сразу после мая 1945 года, а на Дальний Восток отправят, японцев бить. Коротка та война будет, японцев быстро разобьем. Их хваленая Квантунская армия едва месяц продержится. Так что, если жив майор останется, придется ему, скорее всего, после одной войны на другую собираться. Но сказать ему об этом я, естественно, не мог.

– А с работой чего? – снова послышался тихий голос майора.

Я уже думал, что майор уснул – так долго он молчал.

– У тебя, в отличие от многих, руки, ноги, голова – целы. Подумай, сейчас даже инвалиды артели создают – сапожничают, часы ремонтируют. Мужские руки после войны в большой цене будут. Хочешь – на стройку иди, хочешь – в милицию. Да и для учебы ты еще молодой, можно в техникум поступить, да и в институт, если есть желание учиться и приобрести специальность.

– Не поздновато учиться-то? – неожиданно спросил со своей койки капитан Неустроев. – Смешно ведь будет – рядом со вчерашними школьниками за партой сидеть?

– Не смешно – ты не один такой будешь. Как армию демобилизуют – миллионы мужчин в свои дома вернутся, и многие, у кого голова на месте, учиться пойдут. Ведь не их вина, что они после школы учиться не смогли, Гитлер помешал.

– Так-то оно так, – подключился к разговору Олег Барышников.

Я оглянулся: оказывается, вся палата не спала, и с самого начала раненые прислушивались к нашему с майором разговору. Меня это порадовало. Стало быть – о жизни после войны задумываются, планы строят, значит – сомнений в нашей победе нет.

Олег, отбросив одеяло, сидел на постели. Видно, наш разговор всколыхнул в нем глубинные, сокровенные думы – лейтенант жаждал найти ответы на давно мучившие его вопросы.

– Вот мне двадцать три года, а приходят новобранцы, которым всего-то по восемнадцать годков, так я себя рядом с ними стариком чувствую. Я на фронте уже два года, а столько лиха повидал – на три жизни хватит. А вот на работе после войны с трудом себя представляю. Даже боязно немного – вдруг не одолею эти ученые премудрости, а неучу какая работа светит? Если без радости, то не хотел бы такой.