Но не отказываться же от операции, которая уже через час. Да и на основании чего? Это не мое дело.

С этими мыслями я убрала в сейф ноутбук и сверток, сменила туфли на шпильке на балетки, в которых предпочитала работать в операционной, и пошла в лечебный корпус, прокручивая в голове ход предстоящей операции.

Семь следующих часов я провела, склонившись над столом, и отлично понимала, что сейчас, возможно, поступаю неправильно, но если не сделаю этого, у лежащей передо мной женщины может не остаться шанса выжить. Если она действительно та самая Казакова, о которой я прочла утром, — а сомневаться в этом не приходилось, в интернете нашлось несколько фотографий, — то наверняка у нее есть очень веская причина для такого шага, как пластическая операция с последующим долгим восстановительным периодом. И я не имею права высказывать свое отношение к этому.

Беспокоил меня только сверток в сейфе. Мало ли что может в нем оказаться. Хотя, если рассуждать логически, то вряд ли там, например, кило кокаина или пистолет. Скорее всего, какие-то бумаги, кажется, Казакова так и говорила, когда отдавала их мне, но вот что конкретно в них? Разумеется, я не полезу туда, это, как минимум, неприлично, но задать вопрос Казаковой, когда она придет в себя, думаю, имею полное право. В конце концов, должна же я понимать, что происходит, ведь рискую и репутацией, и клиникой, и, возможно, правом заниматься своей деятельностью дальше.

Закончив операцию, я вышла в предоперационную размываться. Меня вдруг охватила такая усталость, что захотелось лечь прямо здесь и уснуть. Давно такого не было…

— Вы в порядке, Аделина Эдуардовна? — спросил размывавшийся рядом Филипп.

— Да… устала что-то.

— Ну, немудрено — семь часов-то… у меня и то спина заныла.

— Хотите сказать, что физически более выносливы? — насмешливо поинтересовалась я, закрывая кран.

— Ну, я ж мужчина.

— Оставьте свой сексизм, Филипп Аркадьевич. Дело не в форме, а в опыте. Просто вы еще не научились ловить то положение тела у стола, когда вам ничего не будет мешать. Но это дело наживное, я тоже не сразу научилась. Первое время после операций казалось, что я не хирург, а грузчик. Вы старайтесь замечать, как стоят ноги, как плечи опущены, понимаете? И если вам комфортно в этой позе, запоминайте ее и пробуйте во время следующей операции.

— Спасибо, Аделина Эдуардовна, учту. Мне зайти к Казаковой через час?

— Не нужно, я сама. Отдыхайте.

Я вернулась в кабинет и прилегла на диван, вытянув занывшие от долгого стояния ноги на подлокотник. Зазвонил телефон, но у меня не было сил даже ответить на звонок. Когда дребезжание прекратилось, я закрыла глаза и даже задремала. Но телефон зазвонил снова, пришлось встать и взять трубку. Это оказался Матвей:

— Ну что, ты закончила?

— Кажется… осталось в историю описание операции записать.

— А дома ты не можешь это сделать?

— Мы, кажется, договаривались…

— Ну, сегодня можно сделать исключение. У меня новость.

— Да? Боюсь спросить.

Матвей рассмеялся:

— Ты стала очень пугливой, когда это не нужно. И наоборот.

— Матвей…

— Не переживай, новость хорошая — статью нашу хотят опубликовать в одном из европейских медицинских журналов.

— А-а, — совсем равнодушно протянула я. — Ну, отлично.

— Я не понял…

— Матвей, я что-то устала.

— Так я же и спросил — закончила? Тогда переодевайся и выходи, я тебя жду у шлагбаума.

— А внутрь что ж не заехал?

— Так не пускают! — расхохотался муж. — Начальник охраны так и сказал — извини, мол, Матвей Иванович, все понимаю, но пропустить не могу. Дисциплинка у тебя, дорогая.

— Разве плохо? Я быстро, переоденусь только.

Дома я, не утерпев, рассказала Матвею о свертке, который попросила меня убрать в сейф Станислава Казакова. Муж молча выслушал, потом внимательно посмотрел на меня и спросил:

— И ты до сих пор думаешь, что я ошибся и поддался панике только потому, что прошел через подобное?

— Теперь не думаю. Более того — я уверена, что у нее была веская причина для такого шага, — отозвалась я, помешивая ложечкой чай. — Я сегодня немного в интернете с утра посидела, кое-что нашла. Так вот, я считаю, что поступила абсолютно правильно, не отказав ей в операции.

— А если к тебе придут из соответствующих структур? Не боишься?

— Чего? Если никто не мог защитить эту женщину — а вот поверь, я чувствую, что ее есть от кого защищать, — то я сделала это. Чего мне бояться?

— Ох, доиграешься ты, — покачал головой Матвей. — Прихлопнут и клинику твою, и научные разработки.

— Прекрати, Матвей. Ты отлично знаешь, что ничего не случится. Я могу предоставить историю, там есть запись психолога. Никем не доказано, что Казакова осознавала, как именно изменится ее лицо из-за желания кое-что в нем подправить. Да уже полстраны перекроенных кукол — почему к врачам, делавшим им операции, ни у кого не возникает вопросов, а ко мне непременно возникнут? — возразила я, уже начиная терять терпение. — И вообще… с чего ты вдруг начал нагнетать? Дело сделано, Казакова выходит из наркоза, все. Говорить не о чем.

— Ну, дай бог, — неопределенно отозвался муж. — Очень надеюсь, что ты права.

С утра я занималась домашними делами, потом собралась и поехала подавать документы на паспорт. Сто раз проверила все, тщательно застегнула сумку и вдруг нахмурилась, глянув в зеркало — оттуда на меня смотрела огромная озабоченная, нахохлившаяся курица с сумкой в руках. Оказывается, со стороны я выгляжу так себе, и на диету надо все-таки садиться, ничего не попишешь. Настроение испортилось, но ехать в МФЦ было необходимо, и я все-таки вышла на улицу.

Погода тоже не способствовала — было пасмурно, и, кажется, вот-вот начнется дождь, а я, как обычно, вышла без зонта. С опаской поглядывая на затянутое облаками небо, я направилась к трамвайной остановке. К счастью, нужный трамвай пришел почти сразу, я села на свободное место у окна, обхватила руками сумку и задумалась. Павел так и не позвонил, и это заставляло меня нервничать. Я никак не могла объяснить себе его поведение. Вроде бы человек искренне говорит о чувствах, и у меня нет никаких оснований ему не верить, но в то же время он вот так легко пропадает и не дает о себе знать. Разве так ведут себя те, кто говорят, что жить без вас не могут? Однако, когда он снова появлялся, мне и в голову не приходило заподозрить его в обмане или в чем-то еще. Павел так искренне смотрел на меня, был таким заботливым, нежным и внимательным, что я мгновенно забывала обо всем и хотела только одного — быть рядом, слушать его голос, вот так держаться за его руку. Это делало меня абсолютно счастливой. А без него я была несчастна. Пока Захар жил дома, он хотя бы заполнял собой пустоту, образовывавшуюся всякий раз, когда Павел исчезал, а теперь я осталась с этим один на один.