— Ну почему я такая толстая? Была б как ты, ела бы такие пирожные упаковками…

— Не говори ерунды, никакая ты не толстая, — привычно откликнулась Стаська. Этот диалог происходил постоянно, и она уже давно отвечала механически, понимая, что переубедить меня не сможет. Я могла, конечно, похудеть, но для подобных действий мне нужен стимул, цель — а ее нет. Так что буду есть пирожные, раз уж совсем никому не нужна.

Стаська вдруг резко остановилась и вся вытянулась, как почуявшая дичь гончая.

— Ты чего? — удивилась я, наблюдая, как Стаська, чуть вытянув шею, вглядывается куда-то в кусты.

— Показалось… — шумно выдохнула она. — Идем отсюда.

— Стася, мне это все не нравится.

— А я, можно подумать, в восторге! — просипела она, ускоряя шаг и поворачивая в аллею, образованную аркой из обвивающих каркас кустов.

— Опять не расскажешь?

— Угадала.

— Как вы мне надоели с вашими тайнами! — вздохнула я, и Стаська, усаживаясь на скамейку у небольшого фонтана, поинтересовалась:

— Да? И много нас таких?

— Больше, чем я бы хотела.

— И не расскажешь?

— Нет.

На самом деле я очень хотела рассказать ей о Павле, но что-то меня останавливало. Скорее всего, Стаська примется высмеивать меня за знакомство в интернете и за то, что я принимаю все, что говорит Павел, на веру сразу, без малейших сомнений. Она всегда говорила, что обмануть меня легче легкого, потому что я сама подталкиваю к этому. Я верю всему, что мне говорят, особенно когда дело касается чувств. И если человек сказал, что любит меня, я мгновенно начинаю испытывать к нему ответные чувства. Наверное, потому, что Захар мне этого не давал. Циничная Стаська видела людей насквозь и всегда оказывалась права насчет моих потенциальных кавалеров — они, как один, бросали меня, не доходя порой даже до постели. Я считала, что дело в моей внешности, а Стаська была убеждена, что им просто нужен легкий романчик, а мне — серьезные отношения. По этому поводу мы довольно часто спорили.

Стаська, закинув ногу на ногу, потягивала через трубочку кофе и щурилась от яркого солнца. Я устроилась рядом, опустила очки с волос на глаза и расслабилась. Здесь было удивительно тихо, как будто совсем недалеко не проходила оживленная трасса, по которой круглосуточно проходили большегрузы. А тут — зеленый оазис, поют птички, шевелится листва деревьев, пахнут цветы в клумбах…

— Хорошее место, — выдохнула я.

— Да, — эхом отозвалась Стаська. — Успокаивает.

Я почувствовала, как меня охватывает легкая истома, захотелось прилечь прямо тут, на скамейке, закрыть глаза и не шевелиться. Я так и сделала — сбросила балетки, нестерпимо сдавливавшие ступни, развернулась, положила голову на колени Стаське и вытянулась во весь рост, умостив ноги на подлокотник.

— Я полежу немножко, — пробормотала я, закрыв глаза.

Стаська свободной рукой взъерошила мне волосы и тоже замерла. Нет, все-таки хорошо, когда есть человек, с которым уютно даже просто вот так лежать на скамейке и молчать. Напрасно я на нее обижаюсь, видимо, есть обстоятельства, от которых Стаська хочет меня уберечь, потому и скрывает что-то. Она всегда считала меня слабой, эмоционально нестабильной, способной устроить истерику на ровном месте. Наверное, в чем-то она права…

Я лениво открыла глаза и села, осторожно убрав Стаськину руку со своей головы. Солнце даже сквозь густую листву припекало нещадно, я почувствовала, что у меня горят щеки и нос:

— Да здесь и загар можно приобрести, даже если не хочешь.

— День жаркий, — пробормотала Стаська, не открывая глаз.

Я потянулась, встала на разогревшуюся под солнцем плитку прямо босиком и почувствовала себя неожиданно счастливой. Наверное, эта умиротворяющая спокойная атмосфера так повлияла, но мне на секунду показалось, что в моей жизни все хорошо. Я повернулась к дремавшей Стаське и вдруг на дорожке, наполовину скрытой от нас высокими деревцами, увидела Павла. Я даже зажмурилась и снова открыла глаза — ну точно, это он, я же не могла перепутать! Но откуда он здесь? Я снова зажмурилась, а когда открыла глаза, никого на дорожке уже не было. Не мог же человек испариться… Наверное, мне все-таки показалось — перегрелась, вот и мерещится всякое.

— Господи, совсем я сдурела… — пробормотала я, садясь на скамейку рядом со Стаськой.

— Что случилось? — она открыла глаза и потянулась.

— Показалось, что увидела знакомого.

— Ну может, и не показалось.

— Нет, это невозможно. Он никак не мог тут оказаться. Похоже, мне голову напекло.

— Это бывает… Что у вас с Захаром-то случилось? — вдруг спросила она.

— Ничего… — мне вдруг стало стыдно признаваться в том, что муж ушел от меня, даже не объяснив причину. Выходило, что это он меня бросил, а не я от него ушла, и это было почему-то обидно, вроде как наносило удар по моему самолюбию.

— А если не врать?

— Похоже, ты и без меня все знаешь. Непонятно только, чья ты подруга, моя или его, и на чьей стороне.

— Я соблюдаю нейтралитет, если помнишь. Но это не мешает мне высказать то, что я думаю, и ему, и тебе.

— Ну так выскажи, не сдерживайся.

— Хорошо. Ты дура, Настя, вот что я думаю. Если Захар уйдет от тебя насовсем, ты пропадешь. И не потому, что у тебя нет денег. Захар тебя любит, он тебе предан, он за тебя волнуется. И это самые убойные аргументы, перед которыми меркнет все. У тебя рядом есть человек, на которого ты можешь положиться. Все остальное — чушь собачья, — сказала Стаська, вынимая из сумочки на поясе пачку сигарет и зажигалку.

— Да? А любовь? А страсть? А секс, в конце концов?

— Это, безусловно, важно. Но человек, который тебя не предаст, куда важнее всего этого, уж поверь.

— Ты так говоришь, потому что свободна. Ты никогда не была замужем, ты не знаешь, что такое вот эта бытовуха, которая сжирает все! — выкрикнула я, сразу растеряв всю расслабленность.

— Да, давай, добивай, — просипела Стаська насмешливо. — Я не была замужем, а человек, которого я любила, лежит теперь на два метра под землей. А у меня эта самая земля горит под ногами — как ты этого не понимаешь? Ты никого и ничего не замечаешь вокруг себя, Настя. Ты не признаешь за другими права на эмоции и чувства — все должны жить только тем, что важно тебе, делать все, чтобы тебе было хорошо. А собственную боль засунуть туда, куда Макар телят не гонял.

— Да что ты мне все время моим эгоизмом в нос тычешь? Да, я не могу думать ни о ком, кроме себя, потому что мне плохо!

— Ну, вот и я больше не могу думать о тебе — потому что мне самой так нехорошо, что не дай бог.

Стаська швырнула окурок в урну, встала и, не оборачиваясь, пошла по аллее в сторону корпусов. Она удалялась от меня — невысокая, тонкая, в широких брюках, словно летевших за ее ногами, с этой новой стрижкой, сделавшей ее какой-то совсем уж беззащитной… И мне вдруг стало нестерпимо больно — как будто часть Стаськиной боли досталась мне. Я почти физически ощутила ее одиночество, ее страдания и ее тревогу. Не помня себя, я вскочила и бросилась вслед за Стаськой прямо босиком. Догнав, я схватила ее, развернула к себе и прижала лицом к груди, уткнулась в ее макушку, пахнущую краской для волос, и прорыдала: