Как с этим быть? Моника, стоя на пороге, прикидывает, какие у нее варианты. Майкл Фрэнсис сел, зачесывает пальцами волосы назад, вид у него пристыженный. Он знает, что нельзя было в такой день болтать и смеяться. Ифа, однако, бросает на Монику злобный взгляд, достает сигарету из пачки, лежащей рядом, и кладет на колени книгу. Книгу, украденную в библиотеке, понимает Моника.

Попробовать к ним присоединиться, спросить, больше тридцати чего? Или предъявить корешки чеков, пристыдить, чтобы сосредоточились на имеющейся проблеме?

Второе само собой выходит на первый план, она даже не принимает решение.

– Что это, – величественно интересуется она, – вы двое тут делаете? Я там пашу внизу, перебираю папины вещи. Могли бы помочь, а не сидеть просто так и болтать, не сбрасывать, как всегда, все на меня.

Она продолжает говорить. Майк Фрэнсис встает, словно готов помогать во всем, что она попросит; его всегда было проще простого заставить почувствовать себя виноватым. Как нечего делать. А вот Ифа закатывает глаза и приваливается к стене. Как это, думает Моника, как это она не говорила Джо? То, что Ифа ему все разболтала, так долго сидело у нее в голове, годами точило мысли. Сестра разрушила ее брак – это было внутренней трагедией Моники, болью, которая все в ней определяла. Разве может быть, что Ифа этого не делала? А если не делала, откуда он узнал? Ему что, медсестра в больнице сказала? Или просто сам додумался?

И еще тот раз, у Майкла Фрэнсиса на кухне. Она не любит об этом думать, не может думать, даже толком вспомнить не может. Все случилось в самый разгар такой путаницы, такого разлада. Она что, на самом деле сказала все это сестре? На самом деле выпустила это в пространство между ними? Да не могла она такого сделать. И все-таки у нее отчетливое ощущение, что сделала. Рассказала Ифе, что случилось с Греттой, когда она ее родила. Разве так может быть?

Монику затапливает изнутри стремление поговорить с Ифой – что именно она может сказать, неясно, – но вот она, эта потребность, такая незнакомая, безотчетная, что-то выразить, что-то сообщить сестре.

Вместо этого она произносит:

– Ты это видел? – обращаясь к Майклу Фрэнсису, и сует ему в руки корешки чеков.

Брату приходится их схватить, чтобы не выронить.

– Нет, – отвечает он. – Это что?

Моника сверлит его взглядом.

– Корешки чеков, – объявляет она.

– Ну, это я вижу, но что…

– Он, – Моника, взмахнув рукой, отступает к окну и делает вид, что смотрит в сад, прежде чем повернуться обратно, – каждый месяц выплачивает по двадцать фунтов кому-то, кто в его записях значится как «Ассумпта».

Брат и сестра смотрят на нее, раскрыв глаза. Она ощущает торжество, не совсем понимая, отчего именно.

– Это длится, – она наугад выхватывает корешок чека из горсти Майкла Фрэнсиса, – все время, за какое я нашла записи. Каждый месяц, первого числа, он выписывает чек для «Ассумпты». Смотрите. – Она машет записями сперва перед Майклом Фрэнсисом, потом перед Ифой. – Двадцать фунтов, первое число месяца.

– Господи, – бормочет Майкл Фрэнсис.

Он садится на кровать напротив Ифы. Кладет корешки чеков стопочкой и начинает их перебирать.

– Мы знаем кого-нибудь по имени Ассумпта? – спрашивает Моника.

– Не думаю, – отвечает Майкл Фрэнсис. – Мне это ни о чем не говорит… хотя у мамы же была двоюродная сестра?

– Ассумпта, – бормочет Ифа со своего места. – По мне, похоже на монашку.

Они не обращают на нее внимания.

– Какая? – спрашивает Моника.

– Ну, помнишь, на ферме, в долине, где-то в Голуэе. Кругом собаки и ржавеющая техника. Куча собак повсюду.

– Помню, – говорит Моника.

– А я нет, – отзывается Ифа.

– Вот она не Ассумпта?

– Ассумпта? Ассумпта, – задумчиво тянет Моника. – Ассумпта ли она?

Она закрывает глаза, представляет себе кухню двоюродной сестры, собак, трущихся о ноги, собак, гоняющихся вверх-вниз по лестницам, снующих в дверях, скачущих по мебели.

– Нет, ее звали Айлиш. И в любом случае ей тогда было лет сто, она никак не может быть еще жива.

– Ни хрена себе, – говорит Майкл Фрэнсис, продолжая перебирать корешки, сперва тихо, потом громче. – Ни хрена себе! Их тут сотни…

– Знаю.

– Каждый месяц. Думаешь, это означает…

Слышно, как Гретта внизу кричит, словно призрак в «Гамлете»:

– МАЙКЛ ФРЭНСИС, НЕ СМЕЙ ВЫРАЖАТЬСЯ В ЭТОМ ДОМЕ!

– А что еще это может значить? – спрашивает Моника.

– Думаешь, он сбежал с этой Ассумптой, кто она там? – предполагает Ифа. – Он разве мог?

– ТЫ МЕНЯ СЛЫШАЛ? – голосит Гретта.

– Не знаю, – отвечает Майкл Фрэнсис. – Но выглядит не очень, верно? ДА, МЫ ТЕБЯ СЛЫШИМ!

Они, все трое, глубоко вдыхают и смотрят друг на друга.

– Нам ведь придется ей сказать, да? – говорит Ифа.

– Пока нет, – быстро отвечает Моника.

– Давайте подождем, – предлагает Майкл Фрэнсис, – пока…

– Пока у нас не будет больше данных.

– А откуда мы их возьмем? – спрашивает Ифа.

Моника разглаживает юбку на коленях.

– Там же, где я взяла это. – Она указывает на корешки. – Обыщем дом, – произносит она самым убедительным тоном главной сестры, вытаскивает из кармана бумажку. – Я составила список.

– Какой список?!

Моника, как Майкл Фрэнсис и ожидал, не обращает внимания на его восклицание.

– Так. Я уже осмотрела стол. Собиралась заняться гардеробом. Майкл Фрэнсис, ты возьмешь на себя чердак, а Ифа – железные полки в сарае.

Майкл Фрэнсис скребет суточную щетину. Он всегда себя так балует, когда начинаются летние каникулы: разрешает себе не бриться.

– Что значит взять на себя чердак?

– Это будет непросто, – продолжает Моника, – так, чтобы мама не увидела. Но уверена, ты справишься.

– Не знаю, – отвечает он. – А что именно мы ищем?

– Все. Что угодно, – говорит Моника, подходя к шкафу и открывая его. – Что найдется.

Она снимает с полки картонную коробку и достает из нее сперва деревянного цыпленка, потом елочный шар и сову из сосновой шишки.

Майкл наблюдает. Смотрит на часы. Ифа слезает с кровати и выходит из комнаты. Снаружи, на площадке, она прислушивается, покусывая неровный край ногтя. Что за дурацкая затея, думает она. Самая идиотская из всех, о каких она слышала. Что хорошего из этого может выйти? И – Монике не надо бы считать, что теперь все просто само собой будет хорошо. И – Господи, как же неподъемно я устала.