— Вряд ли, дорога не ждет.

Барон пожал плечами, свита разразилась оскорбительным хохотом.

— Понимаю, — сказал Педивер с тайной насмешкой. — Хорошо, что можно отговариваться долгом, да, сэр Незнакомец?

Общение с фрейлиной пошло на пользу — привычный к оскорблениям, рыцарь ответил с брезгливым равнодушием:

— Да, сэр Педивер.

Барон улыбнулся:

— Верно, слава о моих непобедимых рыцарях разнеслась далеко окрест.

Вельможи поддержали его льстивыми репликами.

Виллан заскулил.

— В чем вина виллана? — спросил Инконню сухо.

— Вы еще здесь? — удивился Педивер. — Хм, как гостю отвечу: мерзавец охотился в угодьях.

— Я собирал хворост, — повторил крестьянин. Удар его вновь опрокинул.

— Молчи, скотина! — рявкнул страж.

Инконню заметил вопросительный взгляд девушки, вельможи смотрели настороженно. Барон выжидал. Вдалеке прозвучал рог. Педивер покосился на виллана.

— И что теперь, повесить? — спросил рыцарь.

Барон скривил губы.

— Хм, вот вы как, — протянул он задумчиво. — Конечно, повесить.

Виллан завыл, вельможи откликнулись радостным смехом.

— Чересчур жестоко, — покачал головой Инконню.

— Он охотился в моем лесу на мою дичь, — сказал барон злобно.

— Насколько я знаю, сию прекрасную землю, леса и животных создал Господь, — сказал рыцарь, обводя окрестности рукой. — Создал, чтобы люди пользовались щедрыми дарами. Вы узурпируете власть Господа?

Вельможи сжали рукояти мечей — повисла напряженная тишина. Педивер расхохотался:

— У вас отменное чувство юмора, сэр Инконню. Вы правы, охота не должна быть привилегией знати, пусть чернь ставит силки.

Шутка возымела успех, даже Инконню улыбнулся нелепости — поставить вилланов вровень с благородными!

— Прошу смягчить участь несчастного, — сказал он, когда смех затих. — Лучше высечь.

Во взоре виллана появилась надежда, а вельможи вновь взорвались смехом, обеспокоив лошадей.

Барон сказал лукаво:

— Понимаю, обет рыцаря защищать обиженных. Что ж, вы порадовали хорошей шуткой, просьбу уважу.

Вельможи недовольно захмыкали, а виллан рассыпался в слезливых благодарностях. Инконню откланялся.

За спиной послышались возня, крик, смех. Хелия с каменным лицом пришпорила кобылку, на достаточном расстоянии от вельмож прошипела:

— Сэр Инконню, не забывайте, вы охраняете меня, а не безродных вилланов.

Рыцарь кивнул:

— Барон не слишком любезен, леди, хотелось ответить тем же.

Фрейлина молча смотрела на бледное спокойное лицо, в ее взоре читалось облегчение.

— Мне было не по себе, — вздохнула она. — Эти люди такие грубые, опасные. Ну, вам хотя бы удалось уесть барона.

— Нет, леди.

— А… Почему?

— Оглянитесь, — посоветовал рыцарь с кривой усмешкой.

Фрейлина, оглянувшись, испуганно вскрикнула, ладошкой прикрыла губы: виллан уже болтался на дереве.

— Но как?..

Инконню пожал плечами, всмотрелся в игрушечные башенки замка на холмике, чье подножие усыпали цветными зернышками.

— Барон не давал слова, — сказал рыцарь. — По крайней мере теперь мы знаем, что из себя представляет хозяин окрестных владений.

— Но виллан…

— При чем тут виллан?

Он посчитал сказанное достаточным, замолчал. Не дождавшись продолжения, леди с надменным фырком вздернула голову, отъезжая в сторону. Инконню горько усмехнулся.

Рыцарь, оглядев зубчатые стены, одобрительно покивал: надежный оплот.

— Фи, как примитивно, — поморщилась фрейлина. — Вот у сайдов замок чудесный.

Рыцарь молча рассматривал подножие холма, цветущее разноцветными куполами шатров. Оттуда доносились смех, сердитые вопли, лязг походных кузниц. От обилия гербов рябило в глазах: рыцари ходили неспешно, вразвалочку, за ними по пятам следовали оруженосцы. Громко ржали кони, пытаясь сломать коновязи, слуги метались средь животных, очищая их кожу скребками, поили, перед мордами швыряли вязанки сена.

Неподалеку от лагеря малознатных гостей турнира располагалось ристалище. Обе трибуны были пусты, по полю сновали сервы, утаптывая землю. Инконню представил, как расцветут полотнищами деревянные трибуны, заполнятся дамами в ярких нарядах, знатными и не очень мужчинами, воздух задрожит от громких криков и лязга железа, топота копыт, и тело обрело пламенную легкость.

— Какое бесстыдство, — сказала фрейлина. — Сэр Инконню, чему вы улыбаетесь? Уж не этому ли непотребству?.. — Презрительный кивок в сторону весело визжащих девиц.

Впереди несколько размалеванных женщин выставили телеса на обозрение, пьяно улыбались. Мужчины окружили их, с удовольствием хватали за вислые груди и пухлые зады. Одну, капризно упиравшуюся, тащил в шатер седовласый рыцарь.

— Блуд и пьянство, — констатировал Инконню сухо.

Взгляд фрейлины пылал.

— Неужели рыцари так низко пали? — сказала она презрительно. — Они должны слагать стихи прекрасным дамам, посвящать им подвиги, любить нежно и трепетно. Вы хотите, чтобы со мной обращались, как с этими?

— Нет, леди, — ответил он мягко. — У вас… кх-кх… замечательная улыбка.

Фрейлина расцвела:

— Спасибо, сэр Инконню.

— А почему рыцари охотно якшаются с падшими особами? — протянул он задумчиво. — Хм, не всем быть леди, от этого настоящих дам ценят так высоко и преклоняются.

— Несколько путано, сэр, — поморщилась девушка.

— Четче выразить не могу, — сказал рыцарь грустно.

Ее лицо исказило сомнение, спросила нарочито равнодушно:

— Вы правда считает мою улыбку замечательной?

Инконню молча хмыкнул, ответил просто, но искренне:

— Да.

Под ноги коням норовили свалиться пьяные рыцари, облаченные в броню и без оной, прочий люд. Рыцарь морщился, когда пьянчуги хрипло орали, пугая лошадей взмахами рук и бранью.

— И это рыцари? — простонала фрейлина. — Они хуже вилланов.

Инконню брезгливо оглядел пьяные благородные рожи, одежду, залитую вином, всклокоченные волосы. Запахи нечистых тел и кислого вина стали сильнее. Неподалеку развязно захохотала девица: грудь бесстыдно выползла из выреза платья, крупный сосок напрягся на холоде.

«И эти люди поют дифирамбы знатным дамам, — подумал горестно. — Такого не услышишь в рыцарских балладах, там рыцарь сражается с чудовищами и спасает дам. А жизнь погрубее. Может, потому они галантны со знатными дамами, что выплескивают грязь в утехах с блудницами? А не будь их, смогли бы воспеть женский идеал? К тому же песня одно, а жизнь — другое. Очень трудно избежать наказа Господа плодиться и размножаться. А светлое и чистое живет в мечтах и песнях, чтобы жить было не так тошно».