Но свет не загорался. И он уже собирался уйти, когда ему почудилось, что где-то там, куда ушла Наташа, раздалась какая-то возня, послышались приглушенные голоса, а потом он явственно услышал женский вскрик…

В одно мгновение Барсук взбежал наверх, резко распахнул дверь, ведущую в комнату, и на фоне еще вливающихся в окна сумерек увидел два темных мужских силуэта. Двое скручивали Наташе руки и при этом старались зажать ей рот.

– Господин офицер! – тяжело дыша, скороговоркой выкрикнул один из мужчин. – Большевичка, подпольщица!..

Барсук ударил его рукоятью нагана в темя, второго ладонью в горло, перебив дыхание и способность к крику. Наташа в ужасе отскочила в сторону. Деятельный и очень сообразительный, артиллерийский полковник подошел к кровати, яростно сорвал одеяло, завернул в него руку с револьвером и, не теряя ни секунды, выстрелил несколько раз в одного и во второго.

Звуки были тихими – как будто стаканы попадали на пол. От лирического Барсука-Недзвецкого не осталось и воспоминания. Теперь это был человек, за время войны привыкший убивать себе подобных и не тратящий время на раздумья.

– Документы, деньги, сумочку – с собой, – скомандовал он. – Плед – на плечо: ночью холодно. И сейчас же выезжаем ко мне на фронт, под Каховку. Где-то там я вас поселю, будете под защитой. Моих людей Слащев никому не отдает.

– Почему вы их убили? – прошептала Наташа.

– Потому что они видели меня, вас и все знают. Перехватили бы… К утру мы должны быть за Перекопом.

– Как?.. – спросила Наташа.

– Идемте.

Через садовый выход они выбежали на Ушаковскую.

– Возьмите меня под руку. Крепче. Прислонитесь головой. Мы с вами парочка… Ясно?

Артиллеристу сейчас было не до сантиментов. Он оказался в своей стихии. Губы сжаты, ясные глаза наполнены злостью. Ему бы еще трехдюймовку!..

…С началом военных действий все легковые авто в городе были реквизированы для военных нужд. Исключение было сделано для немногих, и то ради иностранных военных миссий, которые бдительно следили за свободой частного предпринимательства.

С двенадцатого года в Севастополе близ вокзала механик Роже Гарнье держал гаражи «Люкс» и «Курьер-экспресс». Отсюда машины развозили пассажиров в Ялту и в другие места по побережью, пользуясь новой шоссейной дорогой через Байдарские ворота. В Симферополь тоже вела улучшенная шоссейка, но ею ездили редко, потому что параллельно, через Бахчисарай, шла железная дорога, то соединяясь с шоссейкой, то перескакивая через нее, то расходясь на миг, подобно ремешкам в плетке.

Поэтому когда офицер с дамой потребовали автомобиль до Симферополя и далее, через Перекоп, почти до линии фронта, да еще ночью (тогда как рано утром отправлялся поезд), то Роже, немолодой, порядком уже обрусевший, хорошо изучивший курортно-автомобильноамурные делишки, решил, что офицер, должно быть, изрядно выпил и куражится перед своей Дульцинеей.

Владислав Барсук-Недзвецкий и впрямь изображал из себя крепко выпившего, но твердо стоящего на ногах боевого офицера. Если бы не многочисленные нашивки и боевые награды на груди, Роже, возможно, вызвал бы из комендатуры патрульный наряд. Но он решил поступить умнее. С семнадцатого года Роже не раз при смене властей терял свои автомобили, гаражи, не раз уезжал к себе на родину, во Францию, и опять возвращался, надеясь на удачу. Поэтому он заломил такой куш, который смог бы возместить потерю автомобиля. Либо молоденький полковник будет не в состоянии выплатить нужную сумму, либо он, Роже, будет рисковать одним лишь шофером – дело небольшое.

– И половину либо в золотых монетах, либо в валюте, – сказал Роже.

Это было невыполнимое – для обычного клиента – требование.

Барсук достал несколько романовских ассигнаций, опустошив бумажник до подкладки. Роже насмешливо поднял галльскую изогнутую бровь. Тогда Наташа с негодующим и решительным выражением лица раскрыла сумочку, в которой хранились деньги, выданные ей подпольем на «самый крайний случай» (бегство, подкуп, откуп), и протянула пачечку десятифунтовых купюр с изображением надменной девы Британии.

Барсук сказал «уф»… Роже пересчитал купюры и просмотрел на свету гаражного фонаря водяные знаки с изображением Георга какого-то. Утвердительно покачал головой, признавая подлинность фунтов, но тут же развел руками: мало!

Фронтовик, который, по мнению Роже, впал в легкое беспамятство от близости дамы сердца, достал из нагрудного кармана тряпицу и, развернув ее, отдал хозяину гаража кольцо с потрясающим прозрачным изумрудом бриллиантовой огранки. Роже сразу оценил подлинность и высокую стоимость драгоценности. «Ограбил кого-нибудь, – подумал Роже. – Фронтовики, они хваткие».

– По рукам! – сказал он.

Но полковник руки не протянул. Он выказал свой опыт, отказавшись от «остина», и выбрал тяжелый, но весьма надежный «гарфард». «Пьян да умен – два угодья в нем», – вспомнил Роже русскую пословицу. В этой стране все мудрости были парадоксальными, за что, по правде говоря, хозяин гаража и не хотел расставаться с Россией: после нее все страны казались пресными.

Шофер, старый тертый калач Панкрат Денисович, начинавший осваивать крымские дороги еще в девятьсот четвертом вместе с великим князем Александром Михайловичем, когда автомобильное дело не отличалось от авиационного по риску и профессиональным качествам, за руль сел с великой охотой: во-первых, предчувствовал щедрые чаевые, во-вторых, грешным делом, в свои годы он оставался романтиком дальних и опасных, особенно ночных дорог.

До Мекензиевых гор «гарфард», трясясь и крутясь в многочисленных извивах плохой дороги, освещая фонарями узкий участок щебенки, ехал при полном молчании пассажиров. Наконец Наташа не выдержала:

– Вы ведь хотите спросить меня?.. Спрашивайте!

Шофер в глубоко надвинутой на голову фуражке, в очках, которые ремнями перетягивали ему уши, да еще при реве надсаженного мотора, не мог их слышать.

– О чем спрашивать? – сказал полковник. – Почему эти двое легавых набросились на вас? Так я ведь все знал. И пусть это будет нашей тайной. Все равно, я же вижу: вы невинны, неопытны, полны заблуждений, как тургеневская девушка… или какая там еще, я несилен в литературе.

Он взял ее руку в свою. Мимо проскакивали какие-то кусты, обломки скал, ямки на шоссе под светом довольно тусклых фонарей выглядели глубокими расщелинами, куда они непременно должны были упасть. И не падали. И ехали дальше. Все случившееся и все, что происходило сейчас, казалось нереальным.

– То, что я говорил вам в Мраморной балке, – правда, и все остается в силе, – сказал Барсук-Недзвецкий. – Лишь одно я хотел бы еще знать: вы могли бы полюбить меня?

В горах было холодно. Свежий ветер задувал под плед, и Наташа, чувствуя, как коченеет полковник, накинула на него половину покрывала. Звезды высоко над головами неслись следом, не отставая от машины. И Наташа подумала о том, что волею случая ее жизнь разделилась теперь на две части: до встречи с Барсуком-Недзвецким и после нее. Вторая часть была пугающей, неожиданной и, может быть, нежеланной, но неизбежной.