— А теперь, — сказала миссис Брэдли, быстро вернувшись в дом, — «шпоры, седло, на коня — и вперед!»

— «Чтоб убивать червей в бутонах роз!» — подхватил Джонс, затеплив масляную лампу и подкрутив фитиль. — «К чему для странствий покидать, — добавил он, задув спичку и опустив шторы, — страну своих отцов?» И еще: «Сторож! Сколько ночи?» Не говоря уже о: «Сестра Анна, ты видишь, кто-нибудь идет?» — и «Нас семеро», в смысле — трое. Но число все равно счастливое, правда?

— Сегодня вечером, — произнесла миссис Брэдли, — мы будем красться по болотам и пустошам, чтобы защитить дом священника от тех, кто посмеет посягнуть на него. Вы уже дали Нао мои инструкции?

— Все до единой, — ответил Хэллем. — К тому же формально его нет дома с половины девятого, и уже с четверть часа он должен находиться на руинах замка.

— Отлично. Вы ему доверяете?

— Абсолютно. Он ненавидит местных. Как насчет колодца в Неот-Хаусе?

— Наша задача — вывести его из строя. Все уже готово. Мы завалим его двумя тоннами каменных глыб. Чтобы очистить колодец, им понадобится подъемный кран, — весело промолвила миссис Брэдли.

— Двумя тоннами каменных глыб? — недоуменно воскликнул Джонс. — О чем вы?

— Мы можем рассчитывать на Корбеттов? — продолжила миссис Брэдли, игнорируя его и обращаясь только к Хэллему.

— Целиком и полностью, — подтвердил тот.

— Что ж, в таком случае спокойной ночи. Я пока пойду и посплю. «Когда настанет моя очередь, позовите меня».

Мужчины молча сели и вытянулись в креслах. Размышляя о том, как скоро викарий отправится домой, Джонс незаметно задремал. Его разбудил легкий стук в окно. Он вскочил, поднял шторы и приоткрыл раму.

— Кто там? — спросил он. — Что случилось?

— Вся деревня на ногах. Они несут дрова. Хотят спалить дом викария. Идемте скорее. — Это был Нао, слуга Хэллема. — Там человек двадцать или тридцать. Они в ярости, а утро близко.

Джонс приблизился к двери, чтобы впустить Нао. В этот момент на лестнице появилась миссис Брэдли, устрашающая и неотразимая в ослепительном ночном халате с алыми, золотыми и бронзовыми китайскими драконами, которые во всем своем уродливом великолепии змеились по ярко-голубому шелку. Она произнесла мягким и медоточивым тоном:

— Джонс, есть только одна вещь, которую мы можем сделать. Долговязому парню с Гутрум-Даун пора восстать из мертвых. Возьмите леопардовую шкуру у камина. Вооружитесь жердью — нет, лучше длинной тростью. Щеки, руки и ноги разукрасим акварелью. Быстро раздевайтесь, а я принесу все, что нужно!

Она устремилась в кухню. Через три минуты Джонс предстал перед ними в своем новом причудливом наряде. В таком одеянии он казался еще более тощим и длинным, чем всегда. Миссис Брэдли аккуратно нанесла на его лицо боевую раскраску.

— Отлично, а теперь живо на холм! — распорядилась она. — Все должно выглядеть так, словно вы спускаетесь к дому викария с Гутрум-Даун. А мы тем временем рванем к толпе и будем всюду сеять страх и хаос. Скорее! Обувь пока можете оставить, но постарайтесь снять ее раньше, чем вас кто-нибудь увидит.

Нао побежал заводить машину. Близился рассвет. В сером предутреннем свете все лица выглядели бледными и неестественными, как у мертвецов, придавая этой экспедиции зловещую серьезность. Когда машина отъехала, Джонс крикнул миссис Брэдли прямо в ухо:

— «Погибель всем! Мы спустим псов войны!»

Она в ответ залилась смехом и воскликнула:

— «Коль музыка есть пища для любви — играй!»

Нао нажал на газ, и автомобиль понесся по дороге. Недалеко от дома викария они резко свернули направо и помчались в конец улочки, упиравшейся в овечью тропу на Гутрум-Даун. Нао заглушил мотор, вылез и помог выйти Джонсу. Писатель, чувствуя себя в кошмаре наяву, послушно сел на мокрую траву и стянул ботинки, пока машина разворачивалась обратно.

Только когда автомобиль исчез за поворотом и затих шум мотора, Джонс по-настоящему осознал, что ему придется делать. Но английская кровь, струившаяся в его тощем и нелепо разукрашенном теле, сразу вскипела при мысли об опасности, а уэльская, которую он унаследовал от отца, забурлила в предвкушении драки. Его только забавляло, что придется спуститься в деревню в костюме разгневанного призрака и перепугать всех до полусмерти. Думая об этом, Джонс едва удерживался от смеха. Он снова обулся и побежал навстречу свежему утреннему ветерку, который приятно холодил его тело, как и густая роса, обметавшая высокую траву и обещавшая еще один безоблачный и жаркий день. Размахивая тростью и распевая валлийские песни, Джонс стремительно спускался на толпившихся впереди сельчан, как опытный матерый волк на пасущееся стадо.

Первым, кто заметил его появление, оказался некий Элиас Пибб. Это был неотесанный детина лет двадцати двух, в левой руке он держал ярко пылавшую ветку яблони, а в правой — тяжелый камень. Прежде чем Пибб успел понять, что происходит, Джонс выхватил у него из рук самодельный факел и с размаху пнул его ногой. Вопль, который издал Пибб, обернувшись и увидев Джонса, полетел в толпу как разорвавшаяся бомба, и все головы разом повернулись в их сторону.

— Долговязый парень! Долговязый парень! — заорал крестьянин.

Джонс, еще раз как следует заехав молодцу коленом (в нем уже бурлила настоящая ярость), на всякий случай ткнул ему под ребра тростью и прокричал в ухо: «Ласст унс ерфрейрен!» Когда тот, взвыв от страха, понесся прочь, он во все горло проревел ему вдогонку: «Шуле, шуле агра! Шан фон вохт!»

Толпу мгновенно охватила паника. Жители Саксон-Уолл так долго верили в Долговязого парня, что теперь его внезапное появление не вызвало удивления — только ужас. Ни одна душа не усомнилась в его реальности. Бросив на него ошалелый взгляд, все бросились гурьбой бежать по улице.

— Это дьявол! — кричал кто-то.

— Настал Судный день! — стонал другой.

Хриплые вопли и визги женщин превратили отступление в беспорядочное бегство. Люди неслись сломя голову, сами не зная, куда и почему. Джонс, подвернув ногу, с трудом ковылял за ними, размахивая полыхающим суком и рассекая воздух тростью. Его голос, всегда зычный и мощный, от боли и азарта набрал такую силу, что долетал до конца деревни.

— Леро, леро, лиллибулеро, лиллибулеро булер а ла! — громыхал Джонс. Чтобы усилить впечатление, он оглушительно расхохотался и весело прогремел: — Куот естис ин конвиво! На хоро эйле! На хоро эйле! Ра! Ра! Ра!

Толпа мчалась по улице. Когда крики последнего беглеца затихли за углом, Джонс, запыхавшийся и взмокший, начал помогать Хэллему, Нао и, к его удивлению, миссис Пэшен гасить языки пламени, уже лизавшие крыши хозяйственных построек. Лицо Хэллема распухло от ударов камней, руки почернели, одежда была мокрой и разорванной. Но при виде Джонса он откинул со лба волосы и улыбнулся.

«Хэллем пришел в себя, — подумал Джонс. — Теперь, когда дело наконец дошло до драки, он успокоился». Посмотрев на свои голые ноги, торчавшие из коротких брючек викария, писатель поймал на себе его взгляд и усмехнулся.