Я сердце оставил в чащобе глухой

Меж юной рябиной и старой ольхой,

Зарыл под корнями, укрыл, точно клад —

И дикие стебли его сторожат.

Я мыслям позволил бродить без забот

По тропам и травам бескрайних болот,

Где зелен тростник и лепечут ручьи —

На волю я выпустил мысли свои.

А душу я отдал холмам вековым —

Их спинам зеленым, бокам меловым…

Где волны шумят и пасутся стада,

Осталась душа моя там навсегда!

Песня о пятой реке

Господь, сотворивший в Эдеме

Четыре Великих Реки,

Промолвил каждой: «Теки!

И вот тебе Царь и Племя».

Когда же он так повелел,

Пришел Израиль смуглоликий,

Но не было рек у Владыки,

Чтоб дать Израилю в удел.

И молвил ему Господь:

«Швырни на землю щепоть

Песка из желтой пустыни —

И потечет Река,

Незрима, но глубока,

Вкруг тверди земной отныне,

И станет народ твой впредь

Этой Рекой владеть».

И стало по слову Творца,

И в темных жилах Земли

Ручьи, змеясь, потекли,

И не было им конца,

И в Реку слились, чей звон

Колеблет троны царей

И тешит в лавке купца:

Золото – имя ей.

И выпустил Израиль

Свой царский жезл из руки,

Усевшись возле Реки,

Текущей тысячи миль,

То медленной, то бурлящей,

То в землю вновь уходящей,

И лишь ему одному

Ведомо – почему.

Недаром он – господин

Великой Пятой Реки,

Чей плеск у него в крови,

Чей звон у него в ушах,

И знает лишь он один,

Где стали воды мелки

И что за родник иссяк

В далеких южных степях.

Он знает наверняка,

Когда разольется Река

И что за ледник сошел

С далеких северных гор,

И засуху, и дожди

Он чует издалека,

И служит звонкий поток

Ему с незапамятных пор.

Он – властелин без меча,

Без трона могучий правитель,

В скитаниях век свой влача,

Он всюду лишь гость, как встарь,

Полмира – его обитель,

Нигде он не государь!

Лишь водами Пятой Реки,

Чьи тайны столь глубоки,

Владеть Израилю дано:

Так было предречено.

Стояла третья неделя ноября, самый разгар охоты на фазанов. В Дальнем Лесу не смолкала пальба. Но здесь, в этой обрывистой, овражистой стороне, никто не охотился, кроме деревенских биглей, которые время от времени убегали из конуры, чтобы провести денек на воле. Дан и Уна наткнулись на пару таких вольнолюбивых псов, гонявшихся по заднему двору за кошкой. Эти бездельники были не прочь поохотиться на кроликов и охотно последовали за ребятами – сперва вдоль приречного луга, потом через ферму «Липки», где старая свинья дала им хороший отпор, и, наконец, к заброшенной каменоломне, где им удалось выгнать лисицу.

Рыжая помчалась к Дальнему Лесу, спугнув по дороге всех фазанов, спасавшихся тут от великого истребления на другом конце долины. Снова загрохотали жестокие ружья, и ребятам пришлось силой удерживать собак, чтобы они не убежали и не попали под случайный выстрел.

– Ни за что на свете не согласился бы я стать фазаном, особенно в ноябре, – сказал запыхавшийся Дан, догнав Оболтуса и ухватив его за шею. – Чему ты смеялась?

– Просто так, – ответила Уна, сидя верхом на толстобокой Флоре. – Погляди-ка! Эти глупые фазаны летят обратно в свой Дальний Лес вместо нашего, где их никто бы не тронул.

– Пока тебе самой не захотелось бы поохотиться! – Высокий старик внезапно выступил из-за кустов остролиста возле тропинки на Волатерры. Дети подпрыгнули от неожиданности, а собаки застыли в стойке, словно спаниели. На незнакомце было длинное одеяние из темного плотного сукна, подшитое и отороченное рыжеватым мехом, и он поклонился ребятам таким низким, старинным поклоном, что они невольно смутились.

– Вы не боитесь? – спросил он, глядя им прямо в глаза и слегка поглаживая свою великолепную седую бороду. – Не боитесь, что вон те стрелки, – он кивнул головой в сторону несмолкающего «пиф-паф» из долинной рощи, – могут и вас ненароком подстрелить?

– Видите ли, – начал Дан, в таких вопросах он любил быть точным, – старик Хоб… в общем, наш старый друг рассказывал, что одного из загонщиков на прошлой неделе хорошо подперчило – то есть ранило дробью в ногу. Но мистер Мейер – он любит стрелять кроликов – дал Уэкси Гарнету соверен, и Уэкси хвастался Хобдену, что за такие деньги он согласился бы и на двойную порцию.

– Он не понимает тебя, Дан! – воскликнула Уна, видя, как лицо старика побледнело и задрожало. – Не нужно было…

Она не успела договорить, как из зарослей остролиста шумно выбрался Пак и стал что-то объяснять старику длинными иностранными словами. В тот день хорошо подморозило, и на Паке тоже была длинная одежда, которая совершенно изменила его привычный вид.

– Да нет! – сказал он наконец по-простому. – Ты неверно понял мальчика. Вольный хлебопашец был только слегка ранен на охоте, по чистой случайности.

– Знаю я эти случайности! И что сделал жестокий барон? Засмеялся и проехал мимо?

– Это был не барон, а один из вашего народа, успокойся, Кадмиэль! – Глазенки Пака лукаво блеснули. – Он дал вольному хлебопашцу золотую монету, и дело было улажено.

– Еврей пролил кровь христианина, и дело было улажено?! – вскричал Кадмиэль. – Ни за что не поверю! Они его пытали?

– Никто не может быть арестован, оштрафован или казнен, пока вина его не будет доказана судом равных, – торжественно произнес Пак. – В Англии один закон и для еврея, и для христианина – закон, который был подписан в Раннимеде!