— Надо… это… телефон, что ли, какой? Куда вам позвонить-то?

Стас тоскливо проводил посланный в сугроб легким щелчком окурок. Майор Державин вынул из кармана блокнот и, нацарапав на листке цифры, передал их Стасу. Затем, ни слова не говоря, пошел прочь.

— Господи, как он нас развел-то, а?! — не без восхищения сказал Олег. — Ну просто как пацанов. Причем не в смысле — бандитов, а в смысле — младенцев! Ты заметил, что имя Фримена мы вообще ему сами сказали.

— Это ты сказал, — уточнил Стас.

— Я?! Да мы оба чуть ли не хором выпалили!..

Весь следующий день светило яркое солнце и казалось, вдруг посреди зимы нагрянула весна. Но оба друга были в мрачном расположении духа и бесцельно бродили по офису. Ждали реакции Фримена. Шеф, уже ближе к вечеру, наконец вышел к ним из своего кабинета.

— Да, он согласен, — выложив на стол Олега записку, он испытующе посмотрел на сотрудников: — Передайте адрес. Сегодня в восемь.

Вместе с гонораром Варвара Кольцова прислала в «Глорию» еще какой-то пакет. Денис разорвал его, там был старенький томик Пушкина и записка:

«Уважаемый Денис. Спасибо вам огромное за все, что вы для меня сделали, но, пока не поздно, я предпочитаю остановиться. Если вас не затруднит, передайте Гордееву, что бракоразводного процесса не будет».

Денис не поленился ей перезвонить.

— Честно говоря, я надеялась, что больше вас не услышу, — сказала Кольцова голосом, лишенным какой бы то ни было приязни, в то время как ее посылка и записка, казалось бы, свидетельствовали об обратном. Черт разберет этих женщин.

— Я… собственно, насчет Пушкина, — промямлил Денис.

— Ах это?.. Просто считайте частью гонорара.

Тут Денис только сообразил посмотреть год издания: оказалось прижизненное.

— Но ведь книжка, наверно, кучу денег стоит?

— Я же сказала: часть гонорара. Впрочем, дело не в том, я просто… м-мм… прислала вам свое любимое, там, где страничка заложена, читали? Ну вот, а еще детектив…

Денис лихорадочно полистал и нашел загнутый уголок.

Мечты, мечты,

Где ваша сладость?

Где ты, где ты,

Ночная радость?

Исчезнул он,

Веселый сон,

И одинокий

Во тьме глубокой

Я пробужден.

Денис, припомнив свой давешний сон, тот самый, со шляпой, с глухарем-голубем, с женой, даже вздрогнул.

— А знаете, — сказала Кольцова, — эти стихи ведь с некоторыми другими составили Пушкину славу, он их напечатал впервые в 1817 году. И спросил вскоре мнение другого поэта и критика по фамилии Катенин (теперь уж его и не помнит никто, кроме специалистов). Катенин сказал: «Ваше легкое дарование приметно во всем, но хорошими стихами почитаю только одно, и то крошечное: „Мечты, мечты, где ваша сладость?“» Потом, много лет спустя, Катенин вспоминал, что, по счастью, его выбор сошелся с убеждениями самого Пушкина; он вполне согласился, прибавив, что все прочие вообще ни черта не стоят, и он предаст их вечному забвению. Всего наилучшего, Денис Андреевич.

Кругом постели

Немая ночь.

Вмиг охладели,

Вмиг улетели

Толпою прочь

Любви мечтанья.

Еще полна

Душа желанья

И ловит сна

Воспоминанья…

— Подождите, Варвара Никитична, — сказал Денис, — не кажется ли вам, что имело бы смысл еще немного незримо поопекать вашу дочь… Возможно, это окажется совершенно лишней мерой и тогда я первый назову себя перестраховщиком, но все же, в сложившихся обстоятельствах…

Ответом ему были короткие гудки.

— If you need something yet… — произнесла хорошенькая горничная на ужасающем английском. Она только что сменила полотенца и задержалась у двери в номер, скромно потупившись.

Но Ларри Фримен прекрасно понял, что скромность — не более чем маска, которую персонал гостиницы обязан надевать вместе с униформой, приходя на работу. На самом деле девушка украдкой его разглядывала, рассчитывая то ли на чаевые, то ли на нечто большее, кто знает… Русские девушки легкодоступны. Говорят. Возможно, он заинтересовал ее как мужчина. Почему бы и нет? Выглядел Фримен гораздо моложе своих сорока восьми, и под костюмом легко угадывалась спортивная фигура, а сам костюм, сшитый на заказ, говорил о том, что его хозяин — человек солидный и состоятельный. Поэтому, может быть, девчонка примеряет его на роль богатого спонсора. А то, чем черт не шутит, и мужа? А может, ей просто скучно и захотелось поболтать — например, поправить чудовищное произношение?

На чаевые Фримен не поскупился, а остальное его мало интересовало.

— Спасибо, больше ничего не надо.

Ответил он на русском, чем еще больше заинтересовал горничную. Она, конечно, ничего не сказала, но определенно была удивлена. Его русский — безупречен. Ни малейшего акцента. Может быть, несколько академичен, но вовсе не оттого, что Фримен незнаком с современным российским сленгом. А оттого, что любой язык особенно хорош в своей первозданности, не замусоренный жаргоном, не испорченный глупыми заимствованиями из других языков…

— Извините за доставленные неудобства, — уже по-русски добавила горничная и удалилась, осторожно прикрыв за собой дверь.

Какие неудобства?.. Что она знает о неудобствах? В гостиничном номере Фримен чувствовал себя вполне комфортно, и визит горничной это состояние ни в коей мере не нарушил. Конечно, за последние несколько лет, когда Фримен осел в Нью-Йорке, обзавелся собственной квартирой и относительно спокойной работой, он слегка изнежился и размяк, стал получать особое удовольствие от горячих ванн с гидромассажем, от шелковых простыней и бокала вина у камина по вечерам. Но без всего этого он мог легко обойтись, поскольку почти всю жизнь провел на колесах.

И в детстве, и потом в армии он никогда не знал, где окажется завтра. У него не было старого родительского дома, в который он мог бы вернуться повзрослевшим (или постаревшим) со своими детьми (если бы они, конечно, у него были) и рассказать им, что вот на этом дереве у него был шалаш, в котором он хранил свои сокровища, а там, на лужайке, стояла будка, где жила и умерла его любимая собака, а с крыши того гаража он свалился и сломал ногу. Потому что шалаш был в Карлсроке, штат Монтана, на самой границе с Канадой, собака — в Луисвилле, штат Калифорния, а с крыши он свалился в Вайтбридже (штат Флорида). Были дома, квартиры, квартирки, комнаты и фургоны, в армии были палатки, казармы и коттеджи, в которых раз в пару лет менялись хозяева, оставляя вновь прибывшим мебель, посуду, по-военному коротко постриженную лужайку и почтовый ящик с дверцей толщиной в дюйм от многочисленных слоев краски, которыми замалевывалось имя прежнего хозяина и надписывалось имя нового. Он никогда не имел множества вещей, не хранил старый, милый сердцу хлам и даже сейчас, будь в том нужда, уложил бы самое необходимое и самое дорогое в один рюкзак и пару картонных коробок.