Благодаря этому он чрезвычайно быстро приобрел авторитет и доверие в революционно настроенных сферах. Насколько он играл своими чувствами к Государю с теми липами, которых он знал за глубоко верноподданных, служит примером следующий факт, достоверность которого не подлежит никакому сомнению. Я знаю это лично от генерала Беляева, который мне это рассказывал после выпуска его из тюрьмы осенью 1917 года.

На Пасху 1916 года генерал Алексеев получил звание генерал-адъютанта. Генерал Беляев написал ему поздравительное письмо и получил ответ приблизительно в следующих выражениях… “Не знаю, поможет ли мне Господь отслужить нашему обожаемому Монарху за все те милости, которыми незаслуженно Он меня осыпает”». Вот и отслужил!

Указанная выше неверность генерала Алексеева Государю, чувствовалась мной при каждом моем приезде в Ставку. Совершенно ясно, что он уже не мог скрыть свою принадлежность к противуправительственному лагерю» (кн. В. Шаховской).

В другом месте Шаховской пишет, что: «В то же время Гучков не только не оставил своих связей с командным составом, но всячески их культивировал, начиная с генерала Алексеева. Вместе с Родзянко он ложно освещал ему деятельность Правительства. Приписывая военно-промышленным комитетам заслуги, которых не было, он возводил на Государя и Правительство явно ложные обвинения в таких деяниях, которые граничили с изменой» (там же).

Дежурный генерал Ставки вспоминает: «Мне никогда не приходилось присутствовать на докладах Его Величеству генерала Алексеева; на них присутствовал только генерал-квартирмейстер; поэтому я ничего не могу сказать о служебных отношениях, которые установились между Государем и Алексеевым.

Что же касается отношения Государя к Алексееву во внеслужебной обстановке, то оно было исключительно хорошее: Его Величество называл его по имени и отчеству и всегда был к нему внимателен.

Один только раз, придя к генералу Алексееву с докладом, я застал его в страшно возбужденном состоянии, бегающим взад и вперед по его маленькому служебному кабинету. И тут он мне взволнованно сказал несколько слов о том, какое ужасное влияние имеет на Государя Императрица, как Она этим портит Государю и как вредит всему» (П. Кондзеровский «В Ставке Верховного»).

О. Г. Шавельский: «Я решил беседовать с Государем о Распутине. В один из следующих дней, во время закуски перед завтраком, когда ген. Алексеев, по обыкновению, скромно стоял в уголку столовой, я говорю ему:

– Надо вам, Михаил Васильевич, говорить с Государем о Распутине, – уж очень далеко зашли разговоры о нем. Дело как будто начинает пахнуть грозой.

– Ну что же, я готов. Пойдемте, – ответил он.

– Я думаю, что лучше порознь. Не подумал бы Государь, что мы сговорились, – возразил я.

– Позвольте мне первому пойти и высказать, что Бог на душу положит, – а вы потом поддержите меня.

– Отлично! Идите с Богом, а я потом добавлю, – согласился генерал Алексеев» (о. Г. Шавельский).

Но вот свидетельство более тревожного характера: «В 1916 году, будучи по своим личным делам в Сибирском Торговом Банке, с которым я имел давнишние отношения, я разговорился с одним из служащих банка о создавшемся настроении в Петербурге и о положении на фронте. Мой собеседник – еврей, хорошо меня знавший, повторяя избитые сплетни, вдруг начал меня предупреждать о надвигающихся событиях и советовать согласно этому устраивать свои дела.

Мало-помалу он указал мне день, когда вспыхнет восстание при помощи иностранной державы. С большим знанием всего намеченного, он говорил о всех последствиях революции, уверяя, что за Россией пострадает вся Европа и что Англия погибнет последняя. Писав эти строки и пройдя все революционные мытарства, я теперь вижу, насколько был хорошо осведомлен мой знакомый, посвященный в тайны, может быть, мирового заговора.

Призванный на военную службу и часто отлучаясь из Петербурга, я плохо следил за настроением столицы. Все, что я видел вне Петербурга, было нормально, в напряженной работе на войну.

У А.И. Гучкова, члена Государственной Думы и Председателя Центрального Комитета нашей партии октябристов, умер сын. Я пошел к нему на квартиру на панихиду. По окончании службы, когда все разошлись, я остался с Александром Ивановичем наедине и начал рассказывать ему все, что слышал от своего знакомого в банке. Удивленный подробностями моего рассказа, особенно о дне восстания, Гучков вдруг начал меня посвящать во все детали заговора, называть его главных участников, расписывать те благие результаты, к которым должен будет привести подготовляемый переворот.

– Хотите, я вам покажу мою переписку с генералом Алексеевым, вот тут она, – сказал он, подводя меня к своему письменному столу и вынимая целую кипу мелко исписанных писем.

Я понял, что попал в самое гнездо заговора. Председатель Думы Родзянко, Гучков и Алексеев были во главе его. Принимали участие в нем и другие лица, как генерал Рузский, и даже знал о нем А.А. Столыпин, брат Петра Аркадьевича. Он был журналист, довольно легкомысленный и не серьезный. “Вдовий брат”, называло его “Новое время”.

Мои сведения, однако, обеспокоили Гучкова, ему хотелось, чтобы тайна не была разглашена, и он старался вызвать мое сочувствие; мои возражения не имели успеха.

Другим человеком представился мне Гучков, чем я знал его раньше. Умеренный, убежденный конституционный монархист, стал открытым злобным революционером, настроенным больше всего против особы Государя Императора.

Под чьим давлением действовал он?

Англия была вместе с заговорщиками. Английский посол сэр Бьюкенен принимал участие в этом движении, многие совещания происходили у него.

Петербург был набит бородачами запасными, большей частью из рабочих фабрик и заводов. Каждый солдат получал из революционного фонда ежедневно 25 рублей. Это происходило в конце 1916 года, а восстание было назначено 22 февраля 1917 года.

Было время еще предупредить заговор и ликвидировать зачинщиков. Через несколько дней я отправился к Штюрмеру, тогда Председателю Совета министров, и по долгу присяги доложил ему, что видел и знал.

– Примите меры, доложите Государю, – сказал я ему.

В ответ на это я услышал, что он прикажет немедленно поставить около своей квартиры трех городовых, а меня просит достать от Гучкова его переписку с Алексеевым.

– Власть в ваших руках, я указал вам даже, где хранятся письма, полиция должна произвести выемки, а не я, – ответил я ему.

Никаких мер не было принято.

Как-то в декабре 1916 года меня будят в 7 часов утра.

– Вас просит по телефону немедленно приехать Председатель Государственной Думы Родзянко.

Я встречался с ним, но никакой близости не было; что бы это значило?

Приезжаю и вот в продолжении, может быть, двух часов, он меня допрашивал, что я знаю и откуда про заговор и как отношусь к нему; потом намеки и разные угрозы.