Не только самого наркома, но и Коллегию Наркомата иностранных дел, состоявшую из пяти человек, утверждало политбюро, руководителей отделов — оргбюро ЦК. Коллегия НКИД включала: самого наркома, его первого заместителя Николая Крестинского (бывший секретарь ЦК, отошедший от партийных дел из-за близости к Троцкому), второго заместителя Льва Карахана, красивого и приветливого человека, который женился на известной балерине, и Бориса Стомонякова, давнего знакомого Литвинова.

Чичерин считал Карахана «очень тонким, блестящим, талантливым политиком», а Стомонякова недолюбливал:…сухой формалист, без гибкости, без политического чутья, драчливый, неприятный, портящий отношения». Литвинов, напротив, отличал Стомонякова, а Карахана терпеть не мог. Стомонякова хотели отправить в Берлин вместо Крестинского, но он отказался и со временем стал заместителем наркома. Должность пятого члена Коллегии НКИД осталась незаполненной.

Литвинов, став наркомом, продолжал курировать 3-й отдел — близкие ему англо-саксонские и романские страны. 2-м западным отделом — Центральная Европа и Скандинавия — руководил Крестинский. Нарком был сух и резок, возможно, подражая стилю Сталина. Но с Литвиновым можно было спорить. Дискуссии в Наркоминделе прекратились только с приходом Молотова.

Крестинский оставался доступен и прост. Николай Николаевич проработал в Наркоминделе до весны 1937 года, когда его внезапно перебросили в Наркомат юстиции и почти сразу арестовали. Его сделали одним из главных обвиняемых на процессе по делу «антисоветского правотроцкистского блока» в марте 1938 года.

В мае 1933 года заместителем наркома по дальневосточным странам (Япония, Китай, Монголия) назначили Григория Яковлевича Сокольникова, который сыграл большую роль в Гражданской войне, потом стал наркомом финансов и кандидатом в члены политбюро. Он тоже считался близким к Троцкому человеком, и в 1929 году его отправили полпредом в Англию. Осенью 1932 года Сокольников попросился домой. Его назначили в Наркомат иностранных дел. Он некоторое время занимался отношениями с Монголией, а потом стал заместителем наркома, но ненадолго. Отношения с Литвиновым у него не сложились, в 1934 году число замов в наркомате сократили, а Сокольникова перевели первым замом в Наркомат лесной промышленности. В 1936 году его арестовали, приговорили к десяти годам тюремного заключения. Он был убит в тюрьме.

Лев Михайлович Карахан оставался заместителем наркома по ближневосточным странам (Афганистан, Персия, Турция, Аравийские страны). У Карахана, близкого к предыдущему наркому — Чичерину, было скрытое (но не для аппарата) соперничество с Литвиновым. Максим Максимович своего зама недолюбливал, поэтому при нем Карахан перестал исполнять обязанности руководителя ведомства во время командировок наркома.

В мае 1934 года с поста второго заместителя наркома Лев Михайлович был отправлен послом в Турцию. Карахан скучал в Анкаре, просился на более деятельную работу.

31 декабря 1936 года он писал наркому обороны Ворошилову, с которым был на «ты», жалуясь, что угнетен своим нынешним положением, что по линии НКИД перспектив у него нет и он бы ушел на другую работу: «Я все возвращаюсь мыслями к НКВД. Там я мог бы быть полезен. Там идет большая работа по иностранным делам, и я мог быть неплохим помощником Ежову».

Поразительно, что даже высшие чиновники тогда так плохо ориентировались в том, что происходит в стране. В НКВД Караханом действительно заинтересовались. Но с другой целью… — его отозвали в Москву только для того, чтобы арестовать и расстрелять…

В 1934 году Коллегии во всех наркоматах, в том числе в НКИД, ликвидировали. При Чичерине на совещаниях шли настоящие споры, члены Коллегии, тот же Литвинов, позволяли себе не соглашаться с наркомом, писать в ЦК, отстаивая свою позицию. Но Сталин решил, что Коллегии — административное излишество. Политбюро приняло решение: «В интересах доведения до конца принципа единоначалия в управлении наркоматами считать целесообразным ликвидировать коллегии наркоматов, оставив во главе наркоматов наркома и не более двух замов». Вместо четырех заместителей Литвинову оставили двоих — Крестинского (первый зам) и Стомонякова (второй). Это укрепило его власть внутри наркомата. Тем более что в начале 1934 года Литвинова избрали членом ЦК.

Стомоняков руководил 1-м западным отделом (отношения с Польшей и Прибалтикой). Это был главный отдел, потому что отношения с Польшей оставались определяющими для тогдашнего советского руководства, и Стомоня-кову нарком доверял больше других. Когда начались массовые репрессии в наркомате, Литвинов пытался спасти Стомонякова, который в момент ареста пытался застрелиться и попал в тюремную больницу. Литвинов попросился на прием к Сталину. Понимая, чем рискует, твердо сказал:

— Я ручаюсь за Стомонякова.

Сталин ответил:

— Товарищ Литвинов, вы можете ручаться только за себя.

Стомоняков был уничтожен. Из всего руководства наркомата выжил только сам Максим Максимович…

Штат полпредств поначалу был небольшим: сам полпред, советник, первый секретарь, военный атташе, генеральный консул. Дальше шел технический персонал: секретари консульства, завхоз, шифровальщик, охрана из ОГПУ (затем НКВД).

Москва следила за тем, чтобы советские дипломаты жили скромно. В 1926 году в протоколе заседания политбюро записали:

«1. Полпредам и торгпредам в Германии, Латвии и Эстонии объявить строгий выговор за допущенные излишества и разгул в день 9-й годовщины революции, компрометирующие нашу Республику в глазах рабочих.

2. Поручить Наркомату рабоче-крестьянского контроля собрать исчерпывающий материал по этому делу и представить проект мер о жестком регламентировании расходов всех полпредств и торгпредств исходя из необходимости сократить их в два раза».

Муза Васильевна Канивез, жена Федора Федоровича Раскольникова, который был полпредом в Афганистане, Эстонии, Дании, Болгарии, оставила воспоминания о посольской жизни. Когда они с мужем приезжали в Москву в отпуск и искренне говорили, что им надоело жить вдали от родины, один из коллег шепотом отвечал: «Не спешите, Музочка, вернуться из-за границы. Здесь адская жизнь».

Уже тогда сотрудники полпредств старались на людях хаять страну пребывания и вообще заграничную жизнь. Они знали, что среди слушателей обязательно окажется секретный сотрудник госбезопасности, который бдительно следит за моральным состоянием аппарата полпредства. Если советскому дипломату нравилась буржуазная действительность и он не умел это скрыть, его быстренько возвращали на родину. А уже очень многим хотелось поработать за рубежом — на родине было голодно и скудно.

Некоторые дипломаты вообще предпочитали не возвращаться. Только за один год, с осени 1928 по осень 1929 года, 72 сотрудника загранаппарата отказались вернуться в Советский Союз. Отбор на загранработу стал еще более жестким: не пускали тех, у кого обнаруживались родственники за границей, «непролетарское происхождение» или отклонения от партийной линии. В 1929 году это обсуждалось на заседании политбюро. «О беспорядках, выявленных в советских загранпредставительствах» доложил старый большевик Борис Анисимович Ройзенман, член президиума Центральной контрольной комиссии и член Коллегии Наркомата рабоче-крестьянского контроля. Он занимался загранкадрами и проверкой работы загрануч-реждений.