И тогда грехопадение в раю превратилось в провал в майю, в мир иллюзорных пар противоположностей, в страдания и заботы нормальной, феноменологической жизни. Теперь крест воплощает второе дерево в Эдемском саду – Древо бессмертия, а сам Христос становится плодом вечной жизни.

Деревом бессмертия можно назвать и дерево Бодхи, под которым сидел Будда. И вот образы Будды и Христа сливаются воедино. В раннем христианстве существовал серьезный конфликт относительно сути христианской религии, который до сих пор подспудно присутствует в рамках христианской традиции. Было ли оно просто одной из разновидностей мистических культов или это особое, принципиально новое учение?

Я хотел бы продемонстрировать, каким образом мистические мифологии проникли в христианство. Более того, такой персонаж, как Орфей и орфическая традиция, сыграли значительную роль в формировании христианской мифологии. Орфические образы стали предтечей образов христианства, а мифология христианства уходит корнями в античные мистерии в значительно большей мере, чем в Ветхий Завет.

Таков главнейший конфликт первых четырех веков существования христианства. Чем оно было – абсолютно новой религией, которая освободилась от всего, о чем повествовал Ветхий Завет, или осуществлением обещанного в Ветхом Завете? Читая Библию, вы видите в ссылках всякого рода перекрестные цитаты, которые указывают на предсказания пришествия Христа и т. д. Но ведь не только в Ветхом Завете, но и в античном язычестве, а ранее – в мистических религиях арийцев были заложены основы возникновения христианства. В III в. до н. э. Ашока, великий буддийский правитель Индии, отправил миссионеров на Кипр, в Македонию и Александрию, будущие центры христианских теологических дискуссий. Тому есть документальные подтверждения в «Надписях Ашоки».

Люди задают вопрос: «Бывал ли Христос в Индии?» А зачем? Ведь Индия сама пришла на Ближний Восток. Интересно, отчего мысль о Христе в душе человека пришла в голову этому юному христианскому проповеднику, ведь она совершенно не в духе иудейской традиции. Думаю, именно это и привело в замешательство апостола Павла: осознание, что фактические события – смерть Христа и его предполагаемое воскрешение – воспроизвели в реальных исторических событиях сущность мистических религий.

Поскольку на протяжении многих лет я читал лекции о культурных традициях Азии и античной Европы в римско-католических семинариях по приглашению ордена иезуитов, можно сказать, что эта мысль получила признание Церкви. Но при этом ее представители ощущают особый характер присутствия древних мистических традиций в христианстве, а именно что сам Господь спустился к нам в облике человека по имени Иисус.

То есть это конкретизация представления о Боге: Бог – это реальный факт, а не мистическая метафора. Они уверенно заявляют, что высшая тайна превосходит все доступное человеческому пониманию, что пути Господни неисповедимы, – как и индусы. Но затем утверждают следующее: «Но все равно у нас все это происходит по-другому, потому что мы знаем нечто особенное, и это знание и есть Бог».

Вы можете трактовать все это как хотите. У вас есть авторитеты, которые считают, что христианство – это продолжение мистической традиции или что оно представляет собой нечто совершенно особенное, где Господь, если вы понимаете, что это такое, спустился на землю совершенно особым образом.

Гностическое Евангелие от Фомы, обнаруженное в Египте в 1945 г., легко соотносится и с буддизмом, и с христианством, и с античными мистическими религиями. Иисус говорит: «Тот, кто напился из моих уст, станет как я. Я также стану им»[133] (Евангелие от Фомы, 112). Это то же самое, что говорит Будда: «Все вокруг – это Будда». Все живые существа вокруг – это воплощения Христа, и нужно найти Христа в своем сердце, принять и превратить его в источник нашего существования. Это чистой воды буддизм, просто здесь мы пользуемся именем Христос вместо термина буддийское сознание. Таким образом, вы можете применить понятие буддийского сознания к мистическим религиям. Одно из традиционных универсальных представлений о смерти и возрождении – смерти вашей природной сущности и возрождения вашего духа – уже проникло из мистических традиций в христианскую традицию.

В Ветхом Завете, с моей точки зрения, ощущается самая жестокая патриархальность. Как я уже упоминал, Богини там вообще нет. Ее (Инанну, Астарту, Иштар или каких-то других богинь) там называют мерзостью.[134] В этой чисто мужской мифологии отсутствует представление о воплощении божественного в мире людей. Иудеи считают Мессию не Сыном Божьим, а человеком, чье величие и облик таковы, что он достоин называться Сыном Божьим, здесь отсутствует буквально воспринимаемый, античный мотив непорочного зачатия, который внушал такое отвращение представителям библейской традиции. Здесь Богине места нет.

А дальше апостол Павел разворачивает христианскую традицию лицом к миру античной Греции. Изящно выражая свои мысли на греческом языке, он в своем евангелии сумел совместить мир синагоги и афинский мир. Здесь появляется Богиня в образе Непорочной Девы и Матери Бога. На протяжении последних двух тысячелетий мы становимся свидетелями постепенного роста авторитета Непорочной Девы, когда ее начинают почитать практически как богиню. Теперь ее, как и Христа, тоже считают Спасительницей, признавая ее страдания и лишения, как ее великого сына. Она дала ему жизнь и привела в этот мир, а ее смиренное принятие Благовещения равносильно акту Спасения.

Но Церковь все равно проводит очень яркое различие между верой в Бога и почитанием Непорочной Девы. Все же она – смертная женщина, обычный человек. Но то, что она приняла на себя миссию высшего порядка, возвышает ее, превращая в «Бодхисаттву» – божественный символ, превосходящий по значимости даже сам божественный символ Христа. И вот она снова с нами, друзья мои, – та самая древняя Богиня. Она вернулась, и вы больше не сможете сбросить ее с пьедестала.

Я рассказывал о древних божествах, а теперь мне хотелось бы рассказать о том, как они трансформировались в известных выдающихся личностей и персонажей. Проблема с греческим пантеоном состоит в том, что когда боги становятся похожими на людей, их мифологическая мощь начинает угасать. Но я не думаю, что подобное произошло с самой античной греческой традицией – потому что традиционные мифологические ипостаси этих богов очень почитались. Я полагаю, что проблема возникает из-за интерпретации. В эпосах Гомера мы видим, как акцент смещается с мужских ценностей, характерных во времена арийского нашествия, к тем ценностям, которые были более ориентированы на женственность.

Переходя к историческому периоду, который пришел на смену античности, мы имеем дело не с обществом земледельцев, а с космополитическим обществом. Теперь главная забота людей – не выращивание урожая, хотя это по-прежнему важно. Возникли города, появились торговцы, которые отправляются в путь по великим мировым торговым путям. Эти люди похожи на нас, нынешних, они оторваны от своих корней и испытывают психологические проблемы. Поэтому тема смерти и возрождения в эту эпоху обсуждается не на языке мира растений, теперь речь идет о смерти и возрождении души.