Осень – далеко не «пышное природы увяданье», как сказал о ней один поэт.

Федор Кузьмич отлично помнил этого правдолюбца, которого до сих пор чтит вся Россия и которого «прославил» граф Александр Христофорович Бенкендорф, потому что увидел в трудах этого искателя истины новую ступень многогранного русского языка. Прав ли Александр Христофорович – покажет будущее. Но живя послушником под крылышком святого старца Серафима Саровского, а также обучаясь в Наровчатских пещерах Пензенской области, Федор Кузьмич не раз слышал о неспокойном поэте. Чего ему не хватает – не мог понять никто. Федор Кузьмич задумывался над жизнью и творчеством нашумевшего искателя, но не нашел никакого ответа, удовлетворяющего сознание.

В своей прошлой жизни Федор Кузьмич тоже что-то искал, пытался усмирить душу, но нигде не мог обнаружить покоя, пока не попал на аудиенцию к Серафиму Саровскому. Только побеседовав со старцем, Федор Кузьмич понял, для чего рожден и что должен исполнить в этом мире.

Способность выражать себя в необычных ситуациях – борьба с собственными комплексами и знание, что за это можно погибнуть, – не главное. Слава Богу, если кто-то из живущих начинает понимать суть своего существования и определяет цену жизни. А цена эта невелика – сплошные потери, ибо только тогда человек начинает ценить упущенное и только тогда старается не причинить боль другим. И когда человек начинает понимать, что ему от Бога награда – это предварительное соглашение на неизбежную смерть, как в то же время приходит осознание, что за незначительное отпущенное время ты обязан завершить свое предназначение, иначе жизнь беспричинно потрачена. Стоит ли тратить божественное время, не зная, куда и зачем идешь? Федор Кузьмич уже знал точный ответ – стоит! Потому что только в пути может человек понять истину и успеть сделать хоть что-то не для погибели, не для процветания зла, а для благости сущей.

Лесная малоезжая дорога, каких немало было проложено по Пермской губернии, огибала перелесок и устремлялась к уральскому Красноуфимску. Этот город у порога Уральских гор был назван так потому, что основную крепость в давние времена русичи выстроили на Красной горке.

Федор Кузьмич ехал в город верхом на лошади. Поверх холщовой рубахи и штанов, заправленных в кожаные сапоги, он надел старенький, но удивительный подрясник – подрясник бедного странника был сшит из батиста, материи очень редкой и дорогой. Достаточно сказать, что не каждый архиерей мог позволить себе носить такой, а тут бедный странник… Хотя какой же он бедный, когда на лошади? Лошадка под ним была так себе, но ведь не пешком же он шел!

Эти или примерно такие мысли роились в голове у кузнеца, к которому пришлый странник заехал, чтобы подковать лошадь. Радушный кузнец пригласил перекусить незваного гостя, чем Бог послал, а сам отправил мальчонку-помощника к околоточному, дабы тот проверил странника. Мало ли кто по Руси шастает?

Федор Кузьмич не успел еще допить чай, как к кузне подкатил на пролетке урядник: странник – странником, а проверить надобно, ведь не стал бы кузнец Трофим просто так мальца посылать. И все бы хорошо, может быть, кончилось, только ни пачпорта, ни документов у странника не оказалось. И не мог сказать он: откуда едет, куда путь держит, да и подорожной у него не было. Стало быть, конь краденый. И какой же он монах-странник без подорожной, поскольку любой игумен снабжает странствующего монаха положенными документами в дорогу?!

В дорожной котомке странника обнаружились только две иконки: благоверного князя Александра Невского и Пресвятой Богородицы Казанской. Здесь тоже случилась оказия: иконка Александра Невского оказалась хорошего письма Ярославской школы, а оклад Казанской Богородицы украшали одиннадцать драгоценных камней. Уральского урядника нельзя было удивить самоцветами, поскольку на Урале камней множество, но откуда у нищего странника дорогие иконы? Посему служивый решил забрать монаха-перехожего в околоток. Пусть с ним разбирается фельдфебель или же околоточный надзиратель.

Задержанного монаха принялся допрашивать сам околоточный, поскольку не каждый день попадаются такие странники. Допрос длился долго и кончился тем, что околоточный распорядился реквизировать у монаха коня, но оставить подрясник с иконами. Нательный крест, иконки, а тем более подрясник – вещи святые, кто ж такое отбирать будет. А за то, что монах нипочем не хотел называть откуда и куда ехал, не помнил ни своего настоящего имени, ни родителей, дескать, забыл напрочь, то околоточный с великодержавного разрешения титулярного советника Красноуфимска прописал страннику для острастки двадцать плетей за бродяжничество.

Уездный судья, в свою очередь, поскольку задержанный был в годах и не соответствовал для службы в армии, велел отправить бродягу с каторжанами сорок третьей партии в Томск на поселение. Тот не возражал и выдержал плети без единого вскрика – околоточный, наблюдавший за экзекуцией, только покачал головой. Каторжане отнеслись к монаху, как к своему. К тому же странник после двадцати плетей идти сам не мог и урядник распорядился, чтобы болезному выделили место на телеге в обозе сорок третьей партии.

Впереди была Сибирь. Федор Кузьмич лежал на левом боку и смотрел на подступающие к тракту осенние перелески. Горьковатый запах осин доносился из лесу, как напоминание о том, что жизнь причисленного к каторжанам не сулит молока и сахара. Но Федор Кузьмич считал, что легко отделался. Коня забрали? Ну и пусть. Зато иконы в целости и сохранности! Даже подрясник оставили. И выправили какие ни на есть документы. Правда, расписываться монах не умел, и урядник попросил расписаться за него мещанина Григория Шпынева. В тот же день странник обратился к уряднику с просьбой:

– Cher аmi…[72] – и осекся.

Тот подозрительно покосился на монаха и переспросил:

– Проголодался, ли че ли? Так неча хфранцузского шаромыжника из себя корчить. Только хфранцузы так побирались, когда из России драпали. Ну что ж, вот тебе горбушка, луковка и два яйца. Не обессудь, чем могу…

Надо сказать, русский «шаромыжник» очень остался доволен выделенным пайком, потому как не ел уже давно. Однако сам себе сделал замечание: никаких слов на иностранных языках! Категорически! Иначе более дотошный пристав станет докапываться – писать не умеет, а французский знает – неприятностей не оберешься!

Долго ли, коротко ли, а каторжный этап дополз-таки в Боготольскую волость Томской губернии. Заключенных разогнали по баракам, а Федора Кузьмича разместили в ночлежке охранки.

Но отдохнуть с дороги ему не удалось. Обер-полицмейстер явился за Федором Кузьмичом и растолкал ничего не понимающего арестанта.

– Хватит спать! – рявкнул обер-полицмейстер. – В бараке один из каторжных представиться удумал. Так он вместо священника тебя потребовал! Чем же ты, арестант, им так угодил за время этапа?

– Да ничем, – пожал плечами монах. – Я когда вставать с телеги смог, то ходил меж кандальников, помогал, чем мог, хлебом делился, только и всего. К болезному не меня, а батюшку звать надо. Не по-христиански это – умирать без священника.