Тут же моя грудь стала исторгать резкие вскрики в такт его непрекращающимся ласкам, которые, казалось, опустошат меня до капли. И когда я уже не мог этого вынести и попытался осторожно отстранить его голову, Николас вдруг молниеносно поднялся, толкнул меня ничком на кровать и, широко раздвинув мне бедра, буквально вдавил ладонями ягодицы в постель, тут же кинулся сверху и властно ворвался в меня. Я лежал под ним, распластавшись как лягушка, ощущая, как мышцы бедер ноют от сладостной боли. Господин всей своей тяжестью прижал меня к постели и чуть прикусил зубами за загривок. Потом он подцепил руками мои согнутые колени и, подтянув вперед, крепко прижал к подушке. И мой изнуренный приятель подо мной вновь налился и запульсировал силой.

Бедра у меня судорожно забились, от невыразимого напряжения я хрипло застонал. Его член, настойчиво пробивающийся меж моих широко распяленных ягодиц, казалось, разверзал меня, точно некое нечеловеческое орудие, пробуравливая до самых глубин и безжалостно опустошая.

Несколькими резкими толчками я кончил вновь и, не в силах лежать недвижно, заерзал и задергался под ним. Николас же напоследок мощно вонзился в меня, исторгнув низкий грудной стон оргазма.

Я лежал, задыхаясь, не осмеливаясь распрямить и высвободить свои неудобно втиснутые в постель ноги. Однако вскоре хозяин сам потянул вниз мои колени и откинулся рядом на кровать. Развернул меня к себе лицом. И в этот острый, пронзительный момент сладкой истомы после буйства страсти Николас принялся меня целовать.

Я пытался бороться с накатывающей дремотой, мой товарищ молил хоть о мало-мальской передышке, однако господин вновь потянулся рукой к моим чреслам. Заставив меня подняться на колени и ухватиться руками за деревянную рукоять над изголовьем, приделанную к каркасу балдахина, Николас уселся предо мной, скрестив ноги, ощутимо похлопывая меня ладонями по члену.

Я видел, как он стремительно наливается кровью под беспощадными шлепками, и меня медленно, неотвратимо, до самых глубин существа охватывало мучительное наслаждение плоти. Громко застонав, я резко откачнулся от Николаса, не в силах с собой совладать, однако господин упрямо притянул меня ближе к себе и, левой рукой прижав мошонку к пенису, правой продолжил безжалостно лупить.

Мое тело испытывало невыразимую муку, сознание готово было взорваться. Почувствовав, как господин крепко стиснул ладонью головку, я понял, что он намерен вновь возбудить меня до экстаза. Сжимая и поглаживая пенис сжатыми в кольцо пальцами, лаская языком головку, он довел меня до полного умопомрачения. Затем, достав из давешней баночки немного крема, умастил правую ладонь и, с силой ухватившись за мой член, яростно заработал взад-вперед, словно решив его изничтожить. Я стонал и хрипел сквозь стиснутые зубы, бедра плясали в бешеном ритме, и вскоре я извергся в очередной раз, толчками, словно с усилием, изливая сперму, после чего бессильно повис на деревянной рукояти, растерянный и вконец опустошенный.

Когда я открыл глаза, свечи еще горели. Не знаю, сколько времени прошло, но, похоже, еще был не поздний час, за окном слышался шум спешащих мимо экипажей.

Я обнаружил, что мой господин, уже одетый, но со взъерошенными волосами, быстро шагает туда-сюда по комнате, сцепив руки за спиной. На нем был синий бархатный дуплет нараспашку, тонкая сорочка с длинными воздушными рукавами также оставалась незастегнутой. То и дело летописец резко замирал, запускал пальцы в шевелюру, потом круто разворачивался на месте и двигался дальше.

Когда я приподнялся на локте, боясь, что сейчас меня прогонят прочь, Николас указал рукой на столик с бутылкой и кубками:

— Выпей вина, если есть желание.

Я торопливо подхватил кубок и привалился спиной к дубовой стенке в изголовье кровати, не отрывая глаз от господина. Некоторое время он сновал по комнате взад-вперед, потом вдруг резко обернулся и воззрился на меня.

— Я полюбил тебя! — сказал он и, подступив очень близко, пристально посмотрел мне в глаза. — Полюбил тебя, понимаешь? Я не просто полюбил тебя наказывать — хотя я непременно буду и дальше это делать, — и не твое смирение меня так подкупает, которое я правда ценю и которого так жажду. Я полюбил тебя самого, твою душу, твое тайное нутро, которое так же уязвимо, как твоя краснеющая под моим ремнем плоть, и всю твою внутреннюю мощь, сдерживаемую нашими совместными усилиями.

Я словно лишился дара речи. Все, на что я был сейчас способен, — так это смотреть на него снизу вверх, глаза в глаза, растворяясь в его полном страстности голосе. Душа же у меня просто парила от счастья.

Он отошел от кровати и, еще раз быстро глянув на меня, вновь зашагал туда-сюда по комнате.

— С тех самых пор, как королева начала высылать к нам в городок нагих рабов, служащих для услаждений, — заговорил он, задумчиво глядя на ковер под ногами, — я часто недоумевал, что же заставляет сильных высокорожденных принцев в рабстве повиноваться с таким смирением и полнейшей отдачей. Я все ломал голову, пытаясь это понять.

На мгновение он умолк и, собравшись с мыслями, вновь заговорил, время от времени непроизвольно всплескивая руками по сторонам.

— Все, кого я до тебя об этом спрашивал, отделывались куцыми робкими ответами и дежурными фразами. Ты же говорил со мной от всей души — хотя совершенно ясно, что ты воспринимаешь свое рабство так же естественно, как и они. Разумеется, как некогда мне объясняла королева, все рабы проходят тщательную проверку. И отбирают не только красивых, но и подходящих на эту роль.

Тут он внимательно посмотрел на меня. Прежде я никогда не осознавал, что нам устраивались какие-то испытания. Но теперь сразу припомнил людей королевы, перед которыми мне требовалось предстать в одной из зал отцовского замка. Вспомнилось, как незнакомцы велели мне снять одежду и обстоятельно ощупывали мое тело, внимательно следя за моей реакцией, — я же стоял неподвижно под их пытливыми пальцами, не проявляя ни малейшей страстности. Впрочем, может быть, своим наметанным глазом они и разглядели во мне нечто такое, о чем я сам не подозревал. Они мягко массировали мне тело, задавали разные вопросы, глядя изучающе в лицо, — я же, краснея, пытался им отвечать.

— И крайне редко — почти никогда — какой-то невольник пытается сбежать, — продолжал господин. — Причем большинство беглецов втайне надеются, что их отловят. Это же очевидно. Мотивом к тому является тяга к бунтарству, стимулом — обычная скука. Лишь некоторым, кто улучил момент, чтобы стащить у господина или госпожи какую-то одежду, удалось успешно улизнуть.

— А разве тогда Ее величество не обрушивает свой гнев на королевства этих беглецов? — спросил я. — Мне, например, отец говорил, что королева всесильна, могущественна и грозна и что нельзя игнорировать ее требование дани в виде принца-невольника.

— Чушь какая, — даже фыркнул летописец. — Королева не станет посылать армию из-за какого-то голого раба. Все, что может случиться, — это что беглец с позором возвратится в родные места. Его родителей попросят вернуть его обратно, и, ежели они откажутся — этот раб просто не получит назначенной крупной награды. Только и всего. Никакого мешка с золотом. Послушные рабы возвращаются домой с весьма солидным кушем. Так что, конечно, чаще всего родителям становится стыдно, что их любимое чадо оказалось таким слабохарактерным и капризным. А братья и сестры, которые уже с успехом послужили в рабстве, с негодованием встречают дезертира. Но что с того, спрашивается, молодому сильному принцу, который счел такую службу невыносимой?