Почувствовав легкий укол совести в связи с таким несерьезным отношением к заданиям профессора, я решил хотя бы сейчас компенсировать студенческую небрежность.

— Так, — сказал я тихо вслух, — караван ушел уже слишком далеко, чтобы его догонять. Но путь его не так сложен.

Надо только идти вокруг горы и рано или поздно я всех встречу. Или можно дождаться их прямо здесь. Хотя, лучше прогуляться.

Отправившись по кремнистой дороге, я еще раз убедился — как сложно говорить в одиночестве. Слова застревали в горле. Попробуйте это сделать прямо сейчас и вы поймете, о чем я. Подобное ощущение возникает у человека, ведущего дневник, который никто, кроме него, никогда не прочтет. Хотя, наверное, в глубине души все надеются, что их дневник прочтут когда-нибудь.

— И они не ошибаются: все дневники, действительно, рано или поздно читают! — крикнул я. — И нет мне нужды догонять караван! Пойду-ка я лучше, пока не стемнело, может быть, и найду с какой стороны подняться.

— Кирхен, Кирхен, дорогая, — тянул я вполголоса. — Как бы там ни было, твой путь ведет сюда, хотя ты опоздала — в этом соревновании я тебя обошел. Я вскочил на подножку последнего поезда, и теперь между нами сезон дождей, в который ни ты, ни твой братец не сможете даже выйти из гостиницы. А вот я уже здесь. Вот только не знаю, как подняться на вершину. Господи, как же мне туда подняться?

За очередным поворотом меня ждал сюрприз — перекресток. К основной дороге примыкала еще одна, уводившая вверх по более-менее пологому склону. Судя по нетронутому слою каменной пыли, здесь давно никто не ходил. Недолго думая, я свернул с кремнистой дороги и пошел по твердой колее. Через несколько шагов она превратилась в петляющую тропинку, а скоро и вовсе растворилась среди валунов.

Прижимая к груди саквояж, я отыскивал еле заметные выступы на каменной поверхности и карабкался по ним все выше и выше. Не поднявшись и на сотню метров, я изрядно исцарапался и устал, но выбрался на плато размером с футбольное поле, за которым гора уходила вверх практически вертикально. Примерно посредине поля виднелась традиционное тибетское жилище — двухэтажная каменная башня с плоской крышей.

— Эй, хозяин, — крикнул я в дверные щели. Похоже, дом был пуст. Войдя внутрь, я, на всякий случай, продолжил говорить вслух, чтобы меня не приняли за вора. Теперь произносить слова было проще, потому что я обращался к хозяину дома.

— Эй, хозяин! Я иду на вершину. Может быть, ты укажешь мне путь?

Первый этаж, предназначенный для скота и припасов, был пуст, если не считать разваленного стойла для яков, пересохшего сена в углу и валяющихся под стенкой остатков птичьего гнезда. Обугленная земля в середине пола указывала на место, над которым когда-то был очаг. На втором этаже, я отметил, что инструменты и кухонная утварь были заботливо перенесены сюда и аккуратно сложены. Дом сразу перестал казаться оставленным. Устланный толстыми циновками дощатый пол, крепкий столб, подпирающий крышу, свитки на стенах и нехитрая, но яркая мебель создавали непривычную, однако уютную обстановку.

— Хозяин! Если ты есть и если ты меня слышишь, благодарю тебя за гостеприимство! — сказал я почти шепотом, после чего, уставший и исцарапанный, забрался под гору цветных шерстяных одеял и мгновенно уснул.

Проснулся я утром от сильного холода и долго не вылезал из свернутого за ночь кокона. В конце концов, пришлось покинуть свое шерстяное убежище по причине сильного голода. Царапины нисколько не беспокоили, и даже будто совсем зажили за ночь, а мышцы гудели силой, что было весьма удивительно, если вспомнить о вчерашних альпинистских практиках. Вообще, чувствовал я себя на удивление бодрым и свежим. Даже пронзительный холод не доставлял дискомфорта, особенно после того, как я встал и сделал зарядку.

Подойдя к окну — узкой бойнице, обведенной черной краской для защиты от злых духов — я даже зажмурился от неожиданности. Оказалось, ночью выпал снег, и теперь все обозримое пространство было ослепительно белым. На этом фоне цветная обстановка внутри дома выглядела еще ярче.

— Хозяин, какой красивый у тебя дом! — произнес я громко и подмигнул висящему на стене клыкастому деревянному демону.

Во мне бурлила энергия — словно микроскопические пузырьки бегали по венам. Дышалось легко и глубоко, и улыбка не сходила с моего лица, несмотря на голод и отсутствие еды. Осмотрев на всякий случай свой саквояж, я еще раз убедился, что кроме заветного футляра, блокнота и всякой дорожной мелочи, там больше ничего не было — ни кубика бульона, ни галетины, ни даже жевательной резинки. Папиросы кончились еще неделю назад.

Скоро нашлись котел средних размеров, медный чайник и тренога для очага. Я спустился вниз и установил треногу точно на том же месте, где она когда-то стояла, оторвал несколько досок от загона для скота, разжег аккуратный огонь и через минуту над полным снега котелком поднимался пар. Кроме того, я обнаружил пакет чая, очень похожего на тот, который должен был в скором будущем озолотить китайца Ру. С приправами в круглых деревянных банках я решил не рисковать, используя только те из них, которые знаю. Так в котелок попали соль, мята, имбирь и чеснок. И когда на поверхности появились первые пузырьки, я подобрал замеченное вчера гнездо не то ласточки, не то стрижа, бросил его в воду, проварил немного, снял котел с огня и оставил остывать.

Ближе к полудню бывшее птичье жилище разбухло, увеличилось в объеме раз в десять, и теперь занимало почти половину места в котле. В остальной половине колыхалась янтарного цвета кисельная масса с приятным пряным запахом. Для пробы я наполнил супом небольшую пиалку и выхлебал ее содержимое с огромным удовольствием, несмотря на незначительное неудобство, связанное с наличием в еде птичьего пуха. Блюдо оказалось очень питательным — одной пиалки вполне хватило, чтобы оставаться сытым целый день.

Вечером снова пошел снег, и шел еще три дня. Все это время я питался «ласточкиным киселем» и ойвейским чаем, запасы которого в большом количестве хранились на втором этаже. Заваренный ледяной водой, этот чай и в самом деле был очень вкусным.

Из-за огромных сугробов я больше не мог открывать дверь на улицу и зачерпывал снег прямо из окна второго этажа.

В доме также нашлось немало интересного, и среди прочего — бронзовая кофемолка на длинной деревянной ручке. Выяснилось, что если раскручивать тяжелый шарик, связанный с кофемолкой толстой цветной бечевкой, вся эта конструкция начинает издавать приятное жужжание, под которое очень комфортно предаваться и своим мыслям, и полному их отсутствию.

Наверное, это и было то самое усоединение, о котором говорил Беспрозванный. Вспоминая о «Гаммарусе», я скучал по нему, но не той тоской изгнанника, когда тени прошлого навевают ностальгию по ушедшим временам. Я не чувствовал ни грусти, ни тоски, а только сожаление о том, что друзья не могут сейчас разделить со мной радость жизни в этом заметенном снегопадами пустом тибетском доме. Вечером четвертого дня я совершил еще одно открытие, повлиявшее в конечном итоге и на исход моего путешествия, и на многое другое.