тот, кто по природе своей справедлив и милосерден, с радостью позволит каждому взять то, что ему принадлежит, и время от времени облегчит страдания своих ближних; но он не будет настолько вовлечен в движение человечества, чтобы пожертвовать всем своим имуществом, оставить жену и ребенка и пролить свою кровь ради блага человечества.

Христианство угрожало своим исповедникам адом и обещало им Царство Небесное, но имманентная этика не знает ни суда после смерти, ни награды, ни наказания бессмертной

души. С другой стороны, она знает ад нынешнего состояния и Царство Небесное идеального состояния, и, указывая на то и другое, она твердо стоит на физике.

Таким образом, она захватывает каждого там, где он укоренен в человечестве и в жизни, и взывает к нему: ты продолжаешь жить в своих детях, в своих детях ты празднуешь свое возрождение, и то, что встретит их, встретит тебя в них. Но пока идеальное состояние не стало реальным, до тех пор меняются ситуации и положения в жизни. Богатые становятся бедными, а бедные – богатыми; сильные становятся маленькими, а маленькие – сильными; сильные становятся слабыми, а слабые – слабыми. становится слабым, а слабый становится сильным. В таком порядке вещей вы сегодня наковальня, завтра молот, сегодня молот, завтра наковальня. Таким образом, вы действуете против своего общего блага, если стремитесь сохранить этот порядок вещей. Такова угроза имманентной этики; ее обещанием, однако, является идеальное состояние, то есть порядок вещей, в котором все отделено от жизни, что не связано с ней по существу: страдания и несчастья. Она шепчет бедному человеческому ребенку: больше не будет страха и плача, больше не будет слез и усталых глаз от страданий и бед.

Это знание человека, который укоренен в жизни – ибо это условие: он должен иметь непреклонную волю к жизни, должен хотеть жить и поддерживать себя в жизни после смерти – это знание человека, говорю я,

– что он продолжает жить в своих детях, или, вообще говоря, что он укоренен в человечестве, может поддерживать себя в жизни только в нем и через него;

– что существующий порядок вещей обязательно требует смены позиций (гамбуржцы говорят: мешок с деньгами и мешок нищего не висят сто лет перед одной и той же дверью);

– что в идеальном государстве всем гарантирована лучшая из мыслимых жизней;

– наконец, что движение человечества, несмотря на тех, кто этого не хочет, и тех, кто этому сопротивляется, имеет своей целью идеальное государство и достигнет его;

Это знание, это озарение, которое навязывает себя каждому мыслящему человеку, может воспламенить волю: постепенно или в одно мгновение. Тогда он полностью входит в движение целого, тогда он плывет по течению. Теперь он мужественно, радостно и с любовью сражается в государстве и, пока движение человечества еще производится в больших масштабах в основном из сотрудничества и противостояния великих отдельных народов, великих отдельных государств, также со своим государством (и, возможно, его союзниками) против других государств за идеальное государство. Теперь в нем светится подлинный патриотизм, подлинная справедливость, подлинное человеколюбие: он стоит в движении судьбы, он действует по ее велению и благоволению, т.е. его поступки исключительно нравственны и наградой ему будет: мир с самим собой, чистое светлое счастье. Теперь он с готовностью отдает свою индивидуальную жизнь, если нужно, в моральном энтузиазме, потому что из лучшего состояния человечества, за которое он боролся, возникает новая, лучшая индивидуальная жизнь в его детях.

26.

Но даже если основное настроение героя – глубокий покой, то есть чистое счастье, оно лишь изредка озаряет его грудь, почти только в великие моменты; ведь жизнь – это тяжелая борьба для каждого, и тот, кто еще крепко держится за мир – даже если его глаза полностью опьянены светом идеального состояния – никогда не будет свободен от лишений, боли и душевной боли. Ни один герой не обладает таким чистым и прочным миром в сердце, как христианский святой. Должно ли оно быть недостижимым без веры? —

Движение человечества к идеальному состоянию – это факт; но стоит только задуматься, чтобы понять, что в жизни целого так же мало, как и в жизни отдельного человека, может быть застоев. Движение должно быть беспокойным до тех пор, пока не станет невозможным говорить о жизни вообще. Если человечество находится в идеальном состоянии, то покоя быть не может. Но в каком направлении она еще может двигаться? Для него остается только одно движение: это движение к полной аннигиляции, движение из бытия в небытие. И человечество (т.е. все живущие на тот момент отдельные человеческие существа) будет осуществлять это движение, непреодолимо стремясь к покою абсолютной смерти.

Таким образом, за движением человечества к идеальному состоянию последует другое – из бытия в небытие, или, другими словами: движение человечества в целом – это движение из бытия в небытие. Но если разделить эти два движения, то, как из первого возникла заповедь полной преданности всеобщему, так из второго возникает заповедь девственности, которая хотя и не требовалась в христианской религии, но рекомендовалась как высшая и

совершеннейшая добродетель; ибо даже если движение будет происходить вопреки животному половому инстинкту и вопреки похоти, оно все же подходит к каждому человеку с серьезным требованием быть целомудренным, чтобы быстрее достичь своей цели.

Справедливые и несправедливые, милосердные и жестокосердные, герои и преступники уклоняются от этого требования, и, за исключением тех немногих, кто, как сказал Христос, родился обрезанным от утробы матери, ни один человек не может добровольно выполнить его, не испытав полного изменения своей воли. Все трансформации, все воспаления воли, которые мы рассматривали с тех пор, были трансформациями воли, которая хотела жизни еще больше, и герой, подобно христианскому святому, только жертвовал ею, т.е. презирал смерть, потому что получал за это лучшую жизнь. Но теперь воля должна уже не просто презирать смерть, а любить ее, ибо целомудрие есть любовь к смерти. Возмутительный спрос! Воля к жизни хочет жизни и существования, существования и жизни. Оно хочет жить вечно, а поскольку существовать оно может только через деторождение, его основная воля сосредоточена в половом инстинкте, который является самым совершенным утверждением воли к жизни и значительно превосходит все другие инстинкты и желания по силе и интенсивности.

Как же человеку выполнить это требование, как преодолеть половой инстинкт, который представляется каждому честному наблюдателю природы практически непреодолимым?

Только страх перед великим наказанием в сочетании с преимуществом, превосходящим все преимущества, может дать человеку силы победить его, т.е. воля должна быть разожжена ясным и совершенно определенным знанием. Это вышеупомянутое знание о том, что небытие лучше бытия, или знание о том, что жизнь – это ад, а сладкая тихая ночь абсолютной смерти – это разрушение ада.

И человек, который впервые ясно и четко осознал, что вся жизнь есть страдание, что оно проявляется в любой форме, по сути своей несчастен и болезнен (даже в идеальном состоянии), так что он, подобно Младенцу Христу на руках Сикстинской Мадонны, и который затем созерцает глубокий покой, невыразимое счастье эстетического созерцания и счастье сна без статики, которое, в отличие от бодрствующего состояния, ощущается через размышление, и возвышение которого в вечность есть только абсолютная смерть.

Такой человек должен воспламениться от предлагаемой выгоды – он не может поступить иначе. Мысль о рождении свыше, т.е. о том, что ему придется беспокойно бродить по тернистой и каменистой дороге существования в несчастных детях, является, с одной стороны, самой ужасной и отчаянной из всех возможных; с другой стороны, мысль о том, что он сможет прервать длинную, длинную череду развития, в которой ему всегда приходилось идти вперед с кровоточащими ногами, толкаться, мучиться и мученически жаждать отдыха, является самой сладкой и освежающей. И как только он становится на правильный путь, половой инстинкт беспокоит его с каждым шагом все меньше, с каждым шагом его сердце становится все легче, пока, наконец, его внутреннее существо не окажется в той же радости, блаженном спокойствии и полной неподвижности, как у истинного христианского святого. Он чувствует себя в согласии с движением