Ситуация могла привести к масштабной войне. Мы все, студенты медицинского института, сразу написали заявления о готовности идти воевать против агрессора. Уже летом советские власти создали новый военный округ на границе с Китаем – Среднеазиатский. Весь наш курс призвали туда врачами.

Расписались мы с Нелли безо всякой свадьбы и перед самым отъездом поехали прощаться с ее родителями. А у меня в руках был чемоданчик, как у сантехника, где лежали трусы, носки и рубашка. Замок сломался, пришлось перевязать чемодан резиновым шлангом от душа.

Теща спросила: «А где твои вещи?» Я показал на чемодан и сказал: «Да вот здесь же они!» Понятное дело, сердце матери обливалось кровью – дочь уезжала на край земли с каким-то оборванцем.

Меня назначили врачом в Алма-Атинский полк противовоздушной обороны. В штатном расписании числились две врачебные должности: старший врач полка и начальник лазарета. Я стал начальником лазарета в звании лейтенанта.

Но тут произошел случай, изменивший мой статус. В зону ответственности полка входил полигон Байконур, где проводились учения. Во время исполнения одной из фигур высшего пилотажа летчик ошибся, неправильно сбросил бомбу, и она попала в наблюдательный пункт, тяжело ранив одиннадцать из девятнадцати командиров.

Люди вокруг оказались опытные, прошедшие войну. Они наложили жгуты, повязки – и отправили раненых в госпиталь. А тот – в четырехстах километрах. В степной дороге из-за травматического шока скончались девять человек. И тогда решили ввести должность личного врача главнокомандующего. Желающих не нашлось, так как требовалось много ездить по вновь сформированному огромному округу. Я же согласился и стал врачом главнокомандующего, генерала армии Николая Григорьевича Лященко. Генерал Лященко был огромный мужик ростом 205 сантиметров и весом 140 килограммов, с героическим прошлым. В возрасте 19 лет Лященко добровольно вступил в Красную армию во время конфликта на Китайско-Восточной железной дороге, в 1937–1938 годах участвовал в гражданской войне в Испании. В августе-сентябре 1941 года защищал от фашистов Днепропетровск. С марта 1942 года – командир 106‑й стрелковой дивизии. Участвовал в прорыве блокады Ленинграда. С мая 1943 года командовал 90‑й стрелковой дивизией. В январе 1944 года дивизия Лященко отличилась в Ленинградско-Новгородской операции, в ходе которой ударом с Ораниенбаумского плацдарма она прорвала строившуюся два с половиной года немецкую оборону, замкнула кольцо окружения вокруг группировки врага и освободила Ропшу и Гатчину. В июне 1944 года Лященко отличился при штурме Выборга, и его назначили первым советским военным комендантом этого города. Затем 90‑я стрелковая дивизия освобождала Пярну, Остероде, Гнев, Староград, Гданьск, Свинемюнде. С такими достижениями Лященко дважды представлялся к званию Героя Советского Союза, но, видимо, негативную роль сыграло то, что в мае 1942 года дивизия Лященко попала в окружение и смогла прорваться с малым числом бойцов. После проверки НКВД случилось понижение до заместителя командира 18‑й стрелковой дивизии на Волховском фронте.

Генерал Лященко любил играть в волейбол. Три раза в неделю все высшее командование округа добровольно-принудительно составляло ему компанию. В команде с Лященко играл майор Крылов, умевший подыграть так, чтобы генерал со своей огромной высоты только вколачивал мяч в площадку соперника.

Там же, в Алма-Ате, находился спорткомплекс, где медсестра лет тридцати делала генералу уколы от заболевания глаз. И я ему один раз предложил:

– Товарищ генерал, я же врач, давайте я вам лучше укол сделаю!

– Дурак ты, а не врач. Посмотри на себя и посмотри на нее!

Свечку я не держал, но супруг медсестры стал командиром полка в 35 лет.

В Алма-Ате квартиру офицерам не давали сразу, предлагали самим найти, где можно снять. И я нашел комнату метров в семь в доме с двумя бабками.

Войска ПВО состояли из отдельных маленьких радиолокационных станций, стоящих на расстоянии нескольких сотен или десятков километров друг от друга. Я ездил по станциям, осматривал солдат, делал прививки и проводил другие манипуляции.

Представьте себе станцию в степи или полупустыне, роту из двадцати восьми человек: семь офицеров, остальные – солдаты. Вокруг одни саксаулы. Ну что там офицерам делать? Пить, тем более детали для радиолокации смазывались спиртом.

Жены там долго не выдерживали. Для них работы не было, они смотрели на пьянство и часто уезжали. У мужиков – тоска. Когда они приезжали в Алма-Ату, с кем-то хотелось выпить, а в полку они знали только начальство и доктора. Поэтому меня как нейтральную фигуру всегда приглашали в ресторан.

А как уйти из дома? Мы придумали такой ход. Мой фельдшер, узбек Раим, прибегал и кричал: «Борис Юрьевич, тревога!» Я надевал полевую форму, ругался: «Твою мать, опять тревога!» – и шел в ресторан. Пообщаешься, покушаешь, выпьешь, потом возвращаешься и говоришь: «Твою мать, не дадут отдохнуть со своими тревогами!» 18 апреля 1971 года у нас с Нелли родился сын Костя. Через некоторое время внука навестили Марья Терентьевна и Алексей Георгиевич. А в это время приехал командир одного из батальонов. Ему из-за неприятной ситуации с женой хотелось выговориться.

– Боря! Пойдем в ресторан!

– Не могу, у меня сын родился, теща с тестем приехали.

– Ну хоть на пару часиков, пойдем сходим.

– Ну ладно, пойдем.

В соответствии с обычным сценарием прибегает Раим домой и говорит: «Борис Юрьевич, тревога». Я начинаю ругаться, говорю, что не дают отдохнуть, гады, советскому офицеру. Пока мы сидим в ресторане, опытная Марья Терентьевна вспоминает: «А почему солдат прибегал объявлять тревогу без винтовки, как полагается? Что-то здесь не то». Они Алексею Георгиевичу налили стакан (тот, как обычно, стал дурак дураком) и отправили на разведку.

Тесть подошел к дежурному по нашему гарнизону, представился: «Капитан Митюшкин! Скажите, пожалуйста, здесь мой зять служит, Борис Юрьевич Александров? Он сказал, что тревога объявлена». Дежурный удивился: «Какая тревога? Нет тревоги».

Дед идет домой и бабке все рассказывает. Я прихожу через три часа, морда скорбная, весь уставший, но чувствую недоверие к своим словам. Попытался узнать, в чем дело. Марья Терентьевна говорит вкрадчиво:

– Муж ходил в часть, и никакой тревоги там нет.

– В какой части?

– В части ПВО.

– Когда тревога, я обслуживаю перелеты. Происходили вылеты, и я дежурил на аэродроме.

Вывернулся, но, ясное дело, образовалась трещина. Жена перестала со мной разговаривать, и мать уговорила ее уехать с ними. Она поехала в Хосту, и мы развелись. Теща не учла одной маленькой детали: поженились-то мы по любви. И через некоторое время Нелли предложила снова сойтись. Я, конечно, согласился. Мы стали жить в Алма-Ате, а потом вместе уехали на Сахалин.

О сахалинской жизни подробно расскажу в следующих главах, здесь же опишу то, что касается непосредственно Нелли.