священник снова оказался миротворцем и настолько преуспел, что даже прихватил с собой двух из доселе игнорировавших своего спутника-епископа киевлян.

Словом, уже в дороге стало ясно, что почаевский Союз, прикомандировав к своим депутатам о. Илиодора, поступил весьма мудро.

Прибыв утром 17.II на Варшавский вокзал Петербурга, волынские депутаты-крестьяне прямо проехали к председателю главного совета «Союза русского народа» доктору А. И. Дубровину. Он жил неподалеку от вокзала, в 4-й роте Измайловского полка. Радушно приняв гостей, Дубровин распорядился на первое время устроить их в своем огромном доме. Затем они перебрались поближе к Думе — на угол Жуковской и Знаменской улиц (№№ 51–10). Жить всем вместе депутатам наказали почаевские союзники, провожая их в Думу. Слишком памятен был прошлогодний опыт, когда один из волынских депутатов поселился не с товарищами, а на «жидовской квартире», где проникся левой идеологией. Сейчас подобная квартира располагалась через улицу от волынской. Жившие там депутаты-трудовики постоянно подвергались обработке левых агитаторов. Чья-то щедрая рука не жалела денег ни на оплату этой квартиры, ни на содержание депутатов. К счастью, волынцы избежали этой золотой клетки.

О. Илиодор первое время жил тоже у Дубровина, а потом перебрался к своему давнему покровителю архимандриту Феофану (Быстрову). Двух лет как не бывало, и ученик воссоединился со своим учителем.

Появился и другой старый знакомый — блаженный Митя, изрекший на политическую злобу дня следующее предсказание: «правым партиям в Думе нужно брать криком сильным». Судя по последующим событиям, это пожелание дошло до адресата!

На правах бывалого столичного жителя о. Илиодор поводил своих крестьян по святыням. Накануне открытия Думы устроил с подопечными совещание, а 20.II впервые отправился с ними в Таврический дворец. Путь от Измайловского полка до Шпалерной улицы стал для о. Илиодора дорогой в большую политику.

Наконец, вот она, знаменитая цитадель русского парламентаризма, возле которой «Почаевские известия» еще недавно советовали построить виселицы! И это не унылое казенное учреждение, а наспех приспособленный для Думы дворец Потемкина! Отправив своих крестьян к воротам, о. Илиодор через Таврический сад подошел ко входу для публики и впервые в жизни переступил порог дворца. Роскошная обстановка смутила бедного священника. Вскоре он обмолвился, что «есть чего бояться в Думе, в величественном Дворце и собрании: там подчас и храбрый человек онемеет».

Места для публики в Таврическом дворце были устроены на хорах. Доступ сюда был строго по билетам, делившимся на «стоячие» и «сидячие». Частая посетительница этой ложи Е. Я. Кизеветтер писала, что полученное место всегда оказывалось «невозможным» — «самое заднее, ничего не видно и не слышно, да еще колонна торчит», поэтому приходилось занимать чужое и с опаской озираться: «а нет ли где барона Остен-Сакена или пристава какого, не водворят ли на место».

В идиллические времена I Думы все желающие толкались среди депутатов с утра до вечера, но сейчас власти из соображений безопасности понастроили в Таврическом дворце разные перегородки и заделали двери, ведшие из зала заседаний в места для публики. Поэтому наблюдать за думской жизнью разрешалось отныне исключительно сверху. Именно наблюдать, поскольку феноменально плохая акустика этого зала не позволяла слышать ораторов даже тем, кто сидел внизу.

Поднявшись на хоры, о. Илиодор заблудился и вместо ложи для публики угодил в ложу печати, которую В. М. Пуришкевич позже назовет «чертой думско-еврейской оседлости» из-за обилия корреспондентов-евреев. Охваченный «великим ужасом», священник спросил пристава, почему вокруг одни иудеи, и услышал в ответ: «Вы, батюшка, попали в место для сотрудников газет». Так о. Илиодор наглядно убедился, что современная ему прогрессивная печать созидается почти исключительно еврейским трудом.

К счастью для благочестивого инока, из «черты думской оседлости» был хорошо виден Екатерининский зал, где служился молебен перед началом думских заседаний. «Со слезами в сердце» о. Илиодор наблюдал небывалую картину.

Преосв. Евлогий (Георгиевский) вспоминал, что молились в тот день лишь священники и крестьяне. «Остальные члены Думы не только не присоединились к молящимся, но вели себя так непринужденно, что можно было подумать — они нас не видят и не слышат. По зале продолжали сновать люди, кто-то, хлопая дверями, пробегал с бумагами в канцелярии, слышались разговоры; в конце зала, кажется, даже курили…». Владыке отнюдь не показалось — о. Илиодор тоже наблюдал курящих во время молебна. Отыскал он глазами и своих новых знакомых — киевских крестьян. Они не молились, а «перевешивались через перила лестницы и смотрели на служение молебна как на какое-либо балаганное представление».

Еще менее молитвенное настроение царило в ложе печати. Корреспонденты шумели, перекликались со стоящими внизу — «нижними жидами», как выразился о. Илиодор. «А черт его знает», — крикнул кто-то на какой-то вопрос из Екатерининского зала. Обыкновенно столь щедрый на упреки, во дворце священник робел и смирялся. Выручила случайно оказавшаяся рядом женщина, сделавшая корреспондентам замечание, «что нехорошо галдеть над самым ухом». Тогда и о. Илиодор «ободрился» и поддержал свою соседку: «ради Бога, дайте нам возможность помолиться; весь сейчас служат молебен: мы имеем право просить вас усмириться!». В ответ услыхал слова: «отрешитесь от этого мира и молитесь», «здесь место не для молитвы!», но даже после такой дерзости не решился на перепалку. «Мне пришлось смолчать, потому что я лицо духовное, а если бы я был простой человек, то непременно бы разбил жиду проклятому морду противную за такое поругание нашей Святой Веры». Словом, о. Илиодор продолжал смущаться и стесняться. Он ограничился повторной просьбой, после чего еврей отошел.

После молебна члены Государственной думы перешли в зал заседаний, а обитатели ложи печати бросились от внешнего барьера к внутреннему. Там, в зале в этот момент происходил знаменитый эпизод, когда товарищ председателя Государственного совета И. Я. Голубев передал Думе царское приветствие, на что правые встали, а левые нет. К изумлению о. Илиодора, многие крестьяне остались сидеть.

«Я не поверил бы этому, если бы мне рассказывали, но я сам видел это, я сам был свидетелем этой глубоко потрясающей душу крестьянской измены! Я раскаивался в том, что пошел в Думу; я шептал себе: „лучше бы мне умереть, чем видеть такой позор, позор гнусный, дерзкий и неслыханный!“. Я тогда стоял за колонной, сердце мое ныло, глаза мои были влажны от слез, а окружавшие меня жиды и жидовки ликовали, задыхались от радости, вставших язвительно называли черносотенцами и „истинно русскими“…».

Разглядывая пеструю массу депутатов, следя за их поведением, о. Илиодор разделил их на две категории — «люди» и «ослы», то есть правые и левые. «Я на все это смотрел и думал: „зачем это в такое почетное место ввели ослов двуногих?“. Вопроса этого я не мог разрешить, да и не знаю: может ли кто из честных людей его разрешить».

Особенно наглядно было